Мария ЕВСЕЕВА. Об «Орфее и Эвридике», отрываясь от земли

«Точно найденная внешняя форма
подсказывает нужное чувство,
возбуждает переживание».
Эдуард Бутенко

Если чрезмерную правдивость дня заменить эфирными намеками зари, сценическая картина, еще вчера режущая глаз прямолинейностью красок, вдруг удивит переливами полутонов и богатством оттеночной партитуры. Того, кто привык мыслить изобразительными реалиями, внезапно осенит: для кровати совсем необязательна сама кровать. Стеганое белое облако, разметавшееся по просторному полу, «прикидывается» то одеялом, то матрацем, то пышной периной. Универсальностью пленяет и огромный волан тряпочного потолка. В его покатом лоне шевелятся то призраки людей, то восковые лики пустоты, то игривые пляски софитов. Премьера «Орфея и Эвридики», открывшая в Государственном русском драматическом театре 92-й сезон, заставила актеров и зрителей поверить в первостепенность постановочного слова. Сергей Юнганс, молодой режиссер из Екатеринбурга, и заслуженный художник Чувашии Владимир Шведов насытили мелодраматичные тексты музыкой движений, интонаций и взглядов. Степень плотности драматургической материи невероятно высока. Возобновленный после 2012 года спектакль поглощает все ярусы сценического пространства, начиная незамысловатым турником в углу и заканчивая воздушными атомами, так что действо воспринимается в формате 3D. Тем более пьеса Жана Ануя, синтезирующая достоверность и мифичность, к этому располагает. Размытость предметных контуров, брожение по краю сознания, грани, которые нельзя потрогать... Непривычный метод работы для нашей труппы. Риск того, что физический рисунок задавит энергетическое наполнение и начисто лишит движение мотивации, слишком велик.     
Паузы ползут по сцене, безжалостно пожирая сантиметр за сантиметром. Герои теряются в эскизной оторванности от конкретного места и времени. Мы что-то слышим о привокзальном буфете, зале ожидания и перроне. Но все это лишь слова. А в действительности – то ли палуба корабля, увенчанная лепестком гигантского паруса, то ли подземелье, в которое уводят железные рельсы-штанкеты. Кстати, они опущены, что подчеркивает обостренную, буквально скелетную сценическую оголенность. Кулис тоже нет. Вместо них – полотна мутного полиэтилена, заключающие пространство в вакуумный кокон. Анатомия спектакля сложна своей бескостностью, когда один элемент оказывается производным от другого. Ощущению текучести способствует и тишина, вынуждающая тела актеров звенеть подобно натянутым струнам... Строки сразу канули в недра второго плана. С первой минуты стало очевидно: Сергей Юнганс – поэт биомеханики, не мыслящий фразу вне движения. Редкий сплав пантомимы, пластики и теней хлынул на сцену сквозь прочные световые сцепления и наслоения дымовых завес. Например, разговорная перепалка капризной Эвридики и ее истеричной мамаши, выдержанной колоритной Людмилой Казимир в духе Шарлотты Гейз из романа Владимира Набокова «Лолита», подробно дублируется визуальной линией. Диаграмма «гимнастических па», жестов и динамических контрастов похожа на зигзаг, раздирающий массовые танцевальные холсты, придуманные заслуженным работником культуры Чувашии Светланой Красновой.
Эвридика молодой актрисы труппы Оксаны Ананьевой, для которой этот образ стал первым громким заявлением о себе, стройна и изящна, словно фарфоровая статуэтка, примостившаяся на каминной полке. Взамен внутреннему объему – красота и «терпкая грация резвого подростка»... Пожалуй, именно такой цитатой из той же «Лолиты» можно охарактеризовать сущность героини. Ее телесной гибкости может позавидовать любая нимфетка, но в этом ли «смак» бродячей и на первый взгляд легкомысленной комедиантки? Все-таки Лолита не знала тягот жизни столь же хорошо, как Эвридика. С Лолитой никогда не поступали всерьез жестоко, поэтому она запросто позволяла себе щеголять внешним глянцем, послав к черту совесть. Все ее связи и обязательства возникали только потому, что она сама их провоцировала. И, возможно, даже безвременная кончина матери была втайне желаема ею. Эвридике же приходится несладко. Ведь относиться к жизни потребительски, наплевав на все и всех, у нее, как назло, не получается, а внутреннее упорно подавляет внешнее. Она проклинает себя за неистребимую совестливость и глобальное неравнодушие к людям, но никуда не может от этого деться. Сорваться бы с места и уехать туда, где тебя никто не знает, чтобы больше не врать и не бояться разоблачения. Но ее связывают ненавистные обстоятельства, и на Орфея уже не хватает моральных сил. Однажды отчаявшаяся девчонка все-таки решается на обман судьбы. И эта невинная самовольность оборачивается концом.
Впрочем, все вышесказанное приходится только домысливать. А как же мейерхольдовский путь от движения к чувству? Вообще технику биомеханики можно сравнить со стаканом: если стекло не нагревается, это вовсе не значит, что внутри нет горячего чая. Допустим, Эвридика действительно не любит Орфея. Но даже на нелюбовь нужно отважиться, шагнув в опасную реку противоречий. Ее же двигательная функция, подкрепленная слабым эмоциональным импульсом, пытается заговорить с сердечными бездонностями Орфея в претворении выразительного Сергея Куклина. Актер плавится вулканической лавой, не забывая о визуальном подуровне роли. От реплики к реплике он словно балансирует на стыке двух плоскостей, тонко совмещая пластические перепады и глубинную духовность. Орфей-смычок прикасается к Эвридике-скрипке и ждет от нее ответного соло, трепетного, страстного или возмущенного. Но она не отзывается, продолжая молчать. Дуэтную недостаточность искусно нивелируют световые миражи. Среди них и недремлющий водящий луч, оберегающий героев своим сияющим куполом, и огненные пасти распахнутых люков, извергающие жар подземного царства и отражающие силуэты персонажей. Особенно проникновенна картина утра, заставшая героев в гостиничном номере. Орфей и Эвридика нежатся в мягких развалинах одеяла. Ее худые пальцы семенят по его груди, вытаптывая на ней извилистые дорожки. А потолок истекает цветовой глазурью, омывающей солнечный круг. Сколько томления в этих минутах, сколько покоя и вместе с тем нервного предчувствия. Будто разлука притаилась где-то за тюлем и выжидает подходящего момента. И солнце алеет, точно незаживающая рана. Словно это уже закат...
Из беспорядка шорохов, гулов и нот-капель, разбросанных по воздушной клавиатуре и гудящих как пчелиный улей, рождаются мелодии Сергея Пантыкина из Екатеринбурга... Подобно тому, как из хаоса ужимок, смешков и сомнений прорывается мать Орфея. Народная артистка Чувашии Лариса Родик подняла героиню со дна своего сердца, словно ил всколыхнулся в заводях пустынной реки. Сочетание нелепого ребячества, трогательной неподготовленности к жизни и какого-то дара провидения попало в точку. Блистательная актриса фактически растерзала образ на миллионы ярких лоскутков. Вот она, навьюченная тюками, тащится по перрону как маленькая понурая лошадка. А вот стоит, переминаясь с ноги на ногу, в спортивном костюмчике, кедах и с арфой наперевес, и заискивающим голоском упрашивает сына не бросать ее. Или лихорадочно шарит в сумке-мешке в поисках заветной фляжки, нащупав которую с облегчением вздыхает. В повеселевших глазах-чертенятах в этот момент читается: «Фу, сегодня я не буду грустной». Вот сжимает кулачки на удачу и кокетливо вертит сигарой, развалившись на стуле и эксцентрично запрокинув голову. Каждую секунду сценического времени в ней пробуждается новая фантазия. Однако кем бы этой особе ни вздумалось себя вообразить, она так и остается вечной школьницей, упрямо отказывающейся пить горькие жизненные пилюли.
Неугомонной пружиной спектакля «выскакивает» разнохарактерный господин Анри неподражаемого Александра Смышляева, увешанный целой гирляндой жестов и масок. Как будто в нем одновременно уживаются миллионы человечков, выстреливающих поочередно. Фронтон мелодрамы украшают образные рельефы нового и перспективного актера труппы Исмаила Махмутова. Ему вообще невероятно повезло в том, что сразу после выпуска из Казанского театрального училища он попал именно в эту нашу постановку, «поворотную» для чебоксарской драматической сцены. И не только ему. Всех, кто исполнительски зажег «Орфея и Эвридику», словно поцеловала Мельпомена. Среди актерских «счастливчиков» Александр и Татьяна Володины, Александр Тырлов, Диана Яковлева, Леонид Казимир и Елена Беспалова. Сам Сергей Юнганс в скором времени приступит к «Безымянной звезде» Михаила Себастьяна. Как прозвучит его следующее режиссерское слово, можно лишь гадать. Ясно одно: театралам, бесспорно, есть чего ожидать от нынешнего сезона.