Лина ГУБИНА. Коля

Дети на землю приходят ангелами. Это потом они материализуются, вернее, матереют и, кто раньше, кто позже, становятся людьми, а некоторые только их подобием.
Был у меня Коля. «Лучезарный Коля», – так окрестила я его про себя, когда получила новый пятый класс. Коля был из таких, про кого говорят: «Ум всосал с молоком матери». А мне хочется продолжить: Коля всосал и  порядочность, ту редкую порядочность, которая инстинктом самосохранения срабатывала в нем каждый раз, когда он сталкивался с законами грешной земли,  ту самую порядочность, про которую мой любимый Чехов писал в письме к брату Николаю: «Здесь дорог каждый час». У Коли этот час был простукан сердцем в каждой минуте, в каждой секунде. Все восемь постулатов, предъявляемых Чеховым к воспитанному человеку, – это про него, про Колю. Они в него были заложены изначально.
Вот парочка эпизодов, связанных с ним.
Спускаюсь на перемене в столовую кормить свой 5 «а». В углу под лестницей Коля. Отвернувшись от всего света к стене, стоит и горько плачет. Худенькие плечики вздрагивают, кулачки елозят по глазам, утирают слезы совсем по-девичьи.
– Коля, что случилось?
Я попыталась развернуть его от стенки – на лице обида. С какой-то страшной, большой несправедливостью, по-видимому, столкнулся маленький человек. Он продолжал реветь взахлеб, долго не мог произнести ни слова.
– Не плачь, – успокаивала я.
– Я не плачу, – промолвил он, и тут же слезы брызнули из глаз с новой силой.
– Рассказывай.
Коля надрывно начал:
  – Я спускался по лестнице в столовую и нечаянно наступил большому мальчику на ногу, а он как стукнул меня по голове – я упал.
– Вот оно что… Ты его запомнил? – спросила я в желании найти обидчика и преподать ему урок хорошего тона.
– Не знаю. Нет, не запомнил. Он стукнул – я сразу упал.
Я погладила его по спине, под рукой все еще вздрагивали остренькие лопатки, и сказала:
– Успокойся, иди, поешь.
– Сейчас успокоюсь, – произнес он.
Это его «сейчас успокоюсь» прозвучало так буднично и просто, так неожиданно и мудро, словно «сейчас сбегаю за мелом», что я растерялась и остолбенела: никакой обиды, обида прошла, осталось только непонимание.
А когда мы подросли и начали учиться в седьмом классе, я как-то на уроке  отчитала Колю за то, что он долго мялся у доски с ответом на простейший вопрос, вернее, не мог или не хотел аргументировать свой ответ:
– Ну что ты не доказываешь! Человек должен уметь постоять за себя!
– А он у нас добренький, – с усмешкой произнес с задней парты Федоров, упитанный рыжий троечник.
– Как понимать твою иронию, Сергей? – обратилась я к Федорову.
Он, сконфузившись, пригнулся, чтоб спрятаться за спинами впереди сидящих, но понял, что поздно, выпрямился и сказал:
– А я чо, я ничо.
– Вот и не вешай ярлыки.
– Он сам вечно виноват, – допущенный до публичного выступления, радостно провозгласил Федоров.
– Почему вечно? Что ты имеешь в виду? – продолжала я выстраивать назидание дружбы и товарищества.
– А чо он свои кроссовки не отстоял?
– Какие кроссовки?
– В которых Назаров из 7 «в» сейчас ходит, а этот придурок молчит. Я ему предлагал: давай поговорим с Назаровым, или предкам скажи. А он: «Пускай, пускай».
– Ну, во-первых, наш Коля не придурок, давайте без подобных определений. И потом, какие кроссовки, Коля?
 Коля, пытаясь как можно глубже втиснуться в себя, молчал. Он и так каждый раз сильно тушевался перед одноклассниками у доски, а теперь и вовсе выглядел провинившимся.
– Ну, что молчишь? Рассказывай, что произошло, в конце концов? – повысила я голос.
Но Коля еще больше съеживался и упорно продолжал молчать. Тогда заговорил весь класс, довольный паузой на уроке. Галдели долго и преднамеренно громко, и ничего нельзя было разобрать.
– Стоп! Давайте по порядку и по одному, – прервала я. – Говори ты, Николаева.
Всезнайка Николаева с присущей ей уверенностью заявила:
– Он на физре в раздевалке кроссовки забыл, а мальчишки 7 «в» пришли на перемене, вот Назаров взял и носит. Вся школа знает. – Потом добавила: – Колька и не носил их толком.
– Так, так…Что-то я не пойму. Назаров носит чужие кроссовки?
– Да, а что? – вставил Федоров.
– А учителю по физкультуре нельзя было отдать или на вахту отнести?
– Вы что, Назарова не знаете, Елена Васильевна? – выразили удивление полкласса.
Действительно, Назарова знали все: и дети, и учителя, и комната милиции. Тщедушный нагловатый тип из неблагополучной семьи со второго класса был причислен к категории «трудных», а с пятого состоял на учете за мелкую кражу.
– Коля, так было? – спрашиваю опустошенного Колю.
Наконец, он произнес:
– Я не помню, где оставил. Может, в раздевалке, а может, не мои вовсе.
– Его, его, Елена Васильевна, не сомневайтесь. У него одного в школе такие кроссовки были, здесь таких нет: пятки светятся, пищат и вкусно воняют.
– Не воняют, Федоров, а пахнут.
– Я же говорю, он лох.
– Федоров, я сказала – без ярлыков,– возмущаюсь я. И поворачиваюсь к Коле: – Почему ты молчал?
– Я боялся.
– Чего ты боялся?
– Не знаю, – Коля готов заплакать. Потом добавил, махнув рукой: – Пусть себе носит.
– Как пусть носит! Как пусть! – и меня понесло туда, куда учителю категорически запрещено пускаться. Я все прекрасно знала, но не могла остановиться: – Ты что, сын миллионерши? У тебя мать, – ругала я его при всех, – крутится на двух работах, чтоб тебя одеть, обуть.
– Мне сестра кроссовки подарила, когда я летом ездил к ней в гости, – несмело попытался оправдаться Коля.
– И что? – не срабатывали мои педагогические тормоза. – Кто такой Назаров, чтоб дарить ему кроссовки? Где твое самолюбие?
– Можно я сяду? – растерянно взмолился Коля.
Только тогда я замолчала. Только тут поняла, что делаю что-то не то.
Сколько раз поздним умом приходилось мне раскаиваться по поводу своей профессиональной некомпетентности. Сколько раз с горечью, до ноющей боли в сердце, я констатировала очередной свой педагогический промах. Сколько раз ставила себе жирную двойку по поведению.
В классе воцарилась тишина. Глаза ребят испытующе смотрели на меня. Ждали… Все прекрасно знали, что Коля не трус, далеко не трус. Он всегда радел за справедливость, пытался спокойно и просто объяснить, кто в чем не прав. Если не прислушивались – уходил, закрывался от всех, но никогда не заводил разборок и на дух их не переносил. Эх! Коля, Коленька, Николай! Оставайся таким как можно дольше!
Разобраться в деле с кроссовками не составило большого труда – вся школа была в свидетелях. Назаров особо и не отпирался, когда в учительской при завуче мы прижали его к стенке фактами.
– Ну взял, а что тут такого? – спокойно и цинично заявил он, глядя мне в глаза.
Самое удивительное в этой истории то, что Коля при этой, так сказать, очной ставке выглядел нарушителем порядка. Он беспомощно стоял у притолоки двери и с нетерпением ждал, когда их отпустят. История «маленького человека» перерождается, трансформируется и будет жить вечно, пока на земле существуют ангелы.
Дело на Назарова не завели. Да и не было тут особого дела. Кроссовки он на следующий день принес мне в класс. Деловито выложил на парту, грязные и потертые. Я отдала их Коле. Он молча взял, но так ни разу и не надел.
 

Лина ГУБИНА