Сергей УТЕМОВ. Красный карандаш

Когда мне исполнилось два года, меня перевели из ясельной группы в младшую группу детского сада. Всего-то перейти дорогу  с одного здания в другое, а как меняется жизнь!  И почему-то мне очень понравилось рисовать красным карандашом. Я решил взять его домой и нарисовать в нашей маленькой квартире   что-нибудь красивое и яркое на серых выцветших  обоях. Но разве мать даст это сделать? Она быстро выяснила, откуда карандаш и как  я принес его из садика.  Думал, что отделался легко: в угол не поставили, подумаешь, шлепнули по заднице мокрым полотенцем.  Всего-то – отнести завтра назад. И вот утром, поздоровавшись с воспитателем, пройдя осмотр у нянечки, проглотив уже машинально, без отвращения, положенную каждому из нас  от поселкового профсоюза работников лесной промышленности столовую  ложку рыбьего жира – защиту от рахита, я вошел    в группу. Осталось  положить карандаш на место.  И тут воспитательница сказала:
– Дети,  вчера Сережа взял без спроса карандаш и унес его домой. Он совершил нехороший поступок.
 И еще долго корила, что-то  объясняла.  Было ли мне стыдно?  Вряд ли.  Эту нравственную норму я уже понимал, но происходящее  мне не нравилось. Я был возбужден, напряжен, даже описался. Семья и общество шли в связке.  С детства приучали  соблюдать правила социалистического общежития. Удивляться нечему, страна нацелилась строить развитое общество, разницу между просто социализмом и развитым социализмом  никто не понимал, но на вкусе хлеба  уже почувствовали. Он стал вкусный, душистый, воспитатели за обедом перешептывались: «Наконец-то перестали добавлять кукурузную муку».
Хлеб и вправду был вкуснее, чем пряники, которые давали на полдник.  И уже был принят членами   Политбюро, а затем утвержден на съезде  моральный кодекс строителя коммунизма, но особую значимость и  популярность он приобрел только в начале                     70-х. Студенты, школьники, солдаты и матросы – все учили его наизусть.
Уже в наше время стали доказывать, что этот кодекс списан и переработан  с заповедей Божьих, один в один. Вот и хорошо! Христовы наставления еще никому не навредили. А если подумать, то получается, что Иисус Христос вообще первый коммунист!  
После  того детского собрания  я перестал бояться незнакомых людей и научился публично признавать вину, а если нужно, то и отстаивать свои права.
Мать уставала на работе, ложилась спать рано.  После смерти отца она перешла работать из столовой в лесосечную бригаду сучкорубом, там платили сдельно, и выходило  больше. К тому же, это было спокойнее, чем брать  какие-то  куски на кухне и воровато нести домой. А я, тихонько сняв крючок с входной двери, выходил на улицу,  прибивался к какой-нибудь ватаге. Тогда нас было много.  Лет в восемь с ребятами постарше ночью полезли в чужой парник за огурцами, ботвой шуршали, истоптали много, а взяли всего-то  ничего. Хозяин почувствовал что-то, может, так вышел, по нужде. Услышал, понял сразу, что происходит, взял жердь и бросился на шум. Друзья-товарищи убежали,  перемахнув забор, жердь запоздало со свистом улетела им вслед.  А я замешкался, не смог взять сразу высоту, все перебирал руками штакетины, искал дырку, чтобы пролезть. Да видно не судьба. Все произошло быстро, не успел даже испугаться. Взял он меня за руку и вывел с огорода. Сели мы с дядей Леней   на крыльцо. Луна вышла, светло. И говорим, как два взрослых мужика. Не помню, про что, но он точно не спрашивал, с кем я забрался в его огород. Сходил и  вынес из дома огурцы, может пять или шесть штук, объяснил, как сделать, чтобы вкуснее были.
– Берешь, разрезаешь вдоль, солишь обе половинки,  потом складываешь вместе да трешь друг о дружку…  А до этого  горбушку хлеба и лук приготовь.
Действительно, еда! Позднее, став постарше, стал ковш бражки добавлять...
– Тебе  сколько лет исполнилось? Вот видишь, почти уже мужик! А не какой-то салаженок... Спрашивать нужно, милый человек.
И отпустил домой. Я бежал с добычей, как не бегал никогда, рассекая встречный ветер. Не  помню вот, касался ли земли? Не то от страха, который все-таки пришел, не то от новых непонятных ощущений, натягивая резинку сатиновых шаровар, чтобы огурцы  из-под рубахи не вывалились. Зато с тех пор знаю – хороших людей много! Проверено не раз. Я помню всех!  И ставлю за них свечи, кому за здравие, кому уже  за упокой.
А в двенадцать  лет мы с другом «подломили», как говорят блатные, в поселке магазин. Играли в футбол, и мяч залетел на чердак магазина, через окно.  Приятель полез доставать его оттуда, да разглядел, что потолочная доска под опилками прогнила. И вот мы ночью спокойно оторвали  доску, проникли в магазин, включили свет. Я обомлел! Бери, что хочешь, глазенки разбегаются!  Сразу взял из деревянного ящика яблоко, засунул в карман – младший брат просил мать яблоки купить. Взял коробочку с кукурузными  хлопьями для себя. Потом вспомнил, что вчера решил научиться курить, чтобы от мужиков не отличаться – запихал под рубаху  пачку моршанской махорки. Деньги тоже лежали в тарелке от весов – и бумажные, и мелочь блестела серебром, – чуть прикрытые грязным халатом. Да разве думаешь про деньги при таком  изобилии! Бери что хочешь, считай, что  коммунизм! Все сходилось! Я был восхищен!  Все, как учили в школе!  Вот именно таким его и представляла нам учительница на уроках истории: берешь, что хочешь,  все бесплатно, но только по потребности…  Товарищ тоже  время не терял, открыл бутылку темного вина. А где еще попробуешь? Выпили мы с ним по полстакана. Сладкое хорошее вино! Потом, видимо, еще. Взрослые мужики не дураки, раз   стоят в  очереди за ним.  А после как вроде стало  не нужно ничего. Опьянели, еле выбрались обратно. Дальше и не помню. Утром нас, облеванных и грязных,  нашли в обнимку у магазина, под дощатым навесом, куда складывали тару. Летом ночи теплые, а после вина спится так хорошо! Товарищ только вытирал рукавом набегавшую слюну и говорил, икая:
– Как пакостно во рту,  будто г… без хлеба ел… Считай, бутылку один выпил…
А я никак не мог ничего понять. Кружилась голова.
– А с хлебом оно вкуснее, что ли?
Но этот случай с магазином не разлучил нас с другом. Мы  с ним  полжизни вместе прошагали, хотя на расстоянии и больше параллельно, но если уж пересекались…  И в этот раз, когда я приехал в отпуск, он увез меня далеко на Каму, в самые верха. Туда, где лоси, спасаясь от гнуса, лезут по самые рога в воду, выставляя ноздри, и только фыркают от набегающей волны  проходящей  лодки, а утки утром, когда рыбачишь с нее, подплывают к самым бортам, или теребят клювом цветные поплавки. Поднимаясь по перекатам и разглядывая галечные берега, друг сказал:
– Хорошо бы тебе набрать голышей и увезти для своей бани. Пар от них будет уже  не просто пар, а горячий привет с родины!
Да расстоянием еще поднадавил:
– Прикинь, за тыщу километров!
Тут же пристали и  набрали в мешки. Но на последнем перекате встали, сели днищем. Чуть спустились,  и  он пристал к берегу, высадил меня с ружьями, выкинул на берег наши заплечные котомки и повторил попытку. Но и она не удалась. И он, подняв мотор, спрыгнул в воду, перекинул через плечо лодочную цепь, потащил лодку по колено в майской холодной воде. А я шел по берегу, кричал:
– Толян, да скинь мешки!  Для чего корячиться?  Да я не маленький уже! Мне самому за пятьдесят! И мне не нужно помогать…  
А он тянул и отвечал:
– А как же привет с родины?
Но холодная вода переката, видно, сводила ноги, и потому он процитировал на всю Каму, подбадривая себя, последние слова генерала Карбышева: «Думай о Родине! И мужество тебя не покинет!».
Вообще мы много учили в школе наизусть. И Петра Заломова  («…И ярмо деспотизма, окруженное солдатскими штыками, разлетится в прах!»), и предсмертную речь Зои Космодемьянской, и клятву молодогвардейцев, которую давала  Любовь Шевцова. А песнь всех песен в прозе   «Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит через леса и горы полные воды свои...»  и сейчас на языке! Все когда-то пригодится, раз учил!  Все помнится, но что сказала мать перед смертью, не помню, а ведь рядом был. Хорошо, товарищ объяснил понятно:
– А чему тут удивляться? В какое время жили? У тебя тогда головушка была не под то заточена… В принципе, как и у меня.
Потом, после переката, разложив  мокрую одежду на валуны на просушку, я заметил большой и некрасивый шрам на его плече.
– Кто это посмел?
 Ответил, поглаживая розоватую полоску новой кожи:
– С лосихой встретились, внезапно и чересчур близко. И как мы не увидели и не учуяли друг друга чуть раньше? А за – ней теленок.  Это медведь не нападет без объявления войны, всегда предупредит. А лось, почувствовав опасность, кидается вперед. Затопчет, поломает, зубами изорвет! Вот и мне ключицу выдрал вместе с куском ватника, отлежал  в реанимации три дня. – И, предугадывая мой язвительный вопрос, ответил: – Я, конечно, уже не лось….                              
Я слушал и гордился.
– Какого  друга Бог мне с детства подогнал!    Умница! И сильный!  А уж какой рукастый… В молодости сколько работы давал зубным врачам...
Да, а с магазином тогда номер не прошел.  Пацаны постарше поиздевались над нами от души!
– Ну что, лошары? Сами виноваты. Ну  кто на «деле» пьет? Залезли, хапнули товар, сгребли все кумалаки. В смысле,  деньги на блатном.  И быстро на рывок. Прикинь, они решили бутылочку распить! Ну вы даете…
Товарищ позже раскрыл мне секрет. Он их подслушал, когда  те курили за пивной.
– Их жаба задушила, завидуют они.  Вадя Рыжий, который больше всех шерсть на загривке поднимает, ночами целую неделю  к замкам от магазина отмычки подбирал. А нам мячик дорогу указал…
Вот это друг! Вот это голова! Доходчиво, понятно, как будто  по книжке прочитал.  Хотя сейчас я с ним не совсем согласен: жизнь показывает часто, что у пьяного свой Бог!  Ну  а дальше участковый, совет дружины в школе и комиссия по делам несовершеннолетних. С пионеров нас поперли также торжественно и строго, как и принимали.  Жаль, конечно, что покинули ряды. Зря они погорячились.  Мы бы там металлолома еще насобирали!  Но что делать?  Видимо, не наше. Ну и ладно, хоть не нужно гладить галстук каждый день. После лета в школе чуть  сложнее стало: где-то девочку толкнешь, за косичку дернешь,  она сразу к учителке бежит.
–  Лидия Филипповна,   он мне бантик развязал, а еще летом ночью он лазил в магазин.  Их  там с бутылками поймали.  Их двоих…
Я возмущался про себя:
– Ну, Валька Мислюкова! Разве не  коза? Нисколько школа на пользу не идет! И в садике была такая же!  Нарочно мне плохой образ на весь год создает при новой учительнице.
А куда денешься? Издержки популярности. Но как-то все стерпел и не озвучил,  будто думал наперед. Позднее мы с  ней поступим в одно профтехучилище: она – на кружевницу, а я – на тракториста, и с гордостью буду носить форменную фуражку с кокардой трудовых резервов – перекрещенным гаечным ключом  и молотком. Через открытую дверь  я стал часто подглядывать за их группой и не знал, что нравилось больше: Валя или тихий стук перебираемых деревянных пяльцев.  На первом году учебы просто переглядывались при встрече, а весной проявили взаимную  симпатию.  Ходили  в парк на прогулки вместе с другими сложившимися парами, неловко целовались и неумело, с юношеским любопытством, сошлись. Уж так случится, что это останется нашей тайной на всю жизнь. На летних каникулах мы даже близко не подходили друг к другу, решили секретность соблюдать:  все же знали, что со школы наши отношения не очень. А  с началом нового учебного года поняли, что появится кто-то третий и решили все рассказать ее родителям на зимних каникулах. Дальше скрывать было уже некуда.  Она приехала домой пораньше, осталось пройти после поезда три километра по зимней дороге. Шла спокойно, аккуратно, ставя ноги на полную ступню, чтоб не поскользнуться.  Люди, которые шли сзади, это все подметили.  Лесовоз на повороте вершинами хлыстов  ударил ее  и откинул далеко за обочину. Видимо, задумалась она.  Поздно спохватилась.  Не успела отбежать, помешала высокая снежная бровка. Ее, всю изломанную, привезли в районную больницу, но она не выдержала, умерла, а ребенка   семимесячного спасли. Вот это была новость для поселка! А для меня шок. Я не смог один все рассказать. Простоял всю ночь возле ее дома, проревел и не заметил, как поморозил пятки, которые только к лету зажили. После похорон ее родители уехали вместе с ребенком. Позднее я узнаю, «цыганская почта» донесет, что мои несостоявшиеся  тесть и теща хорошо воспитают нашего сына, дадут образование, поставят, как говорили раньше, на правильную  дорогу.  Ну а дальше он сам пойдет в гору. Конечно, он искал отца.  Мой вариант, возможно, рассматривался. Но я тогда в литейном цехе разливал чугун за нелады с законом.  А кому нужен уголовник? Правильно, только замараешься.  Уж лучше сиротою быть...  И как-то все со временем прошло и потускнело, и окончательно  отстало. Я думал,  отвалился этот юношеский пласт. Ан нет. Напомнило… В очередной отпуск товарищ сделал предложение сплавиться по реке, порыбачить с ночевой, а утром подняться на моторе. Конечно, настораживало, что кругом горели леса, легкий запах гари дошел уже до нас. Но пожар далеко, мы ведь ненадолго… И вот в избушке на берегу реки, после большой сковородки жареных щурят и  окуней, растянулись на сосновых нарах и уснули.  И вдруг она приснилась, моя невинная страдалица,  красивая, хорошая, вся в белом.  Выходит из автобуса с улыбкой и по лицу заметно, что рада  нашей встрече, и  говорит взволнованно:
– Сережа, я приехала! Успела!
А я все вспомнил, что было  сорок лет назад. Накрыла снова теплая волна, и сердце защемило,  все заново прочувствовал, хотя даже  во сне  понятно было, что так быть не должно.  Такие отношения нельзя два раза пережить. Заплакал в голос, и от этого проснулся.  И не могу понять, откуда гул? И почему в домике так светло через окошко? Схватил мешок, ружье, пнул друга в спину - тут  не до этикета, руки заняты.  Заметил, что он среагировал и выскочил наружу. В речку с обрыва мы спрыгнули одновременно. Верховой пожар по верхушкам деревьев уже плотно окружил наш домик и с искрами вперемешку, с падающими ветками хвои запалил его,  и дым тихонечко начал спускаться к воде. Но мы разглядели, что на нас летит с ревом  какая-то светящаяся глыба, вонь паленой шерсти перебивала даже запах гари. Ладно, успели отплыть друг от друга,  а между нами плюхнулся медведь, волна от которого укрыла нас с головой, и быстро погреб на другой берег. Я слышал, как хлопает наш боезапас в горящем домике, потронташ  ни друг, ни я не  успели взять. Слышал и голос друга, у которого инстинкт охотника  уже пересилил страх стихии.
– Ты видел? Вот это медведище!  Чуть нас не утопил, недожаренный Кинг-Конг! Ты видел его красную подпаленую жопу? Шире, чем зад у УАЗика-буханки!
Как внезапно все началось,  так и закончилось. Пожар ушел по ветру в  сторону, оставив  черные стволы сосен без крон, дымящийся местами мох и наш догорающий домик.  Да и мы, прокашлявшись, отжав одежду, налегке, на моторке, поднялись. Только вспомнились слова одного охотника, вроде и не к месту: «Я на открытие охоты ружье не беру. Я их три штуки утопил.  Отец больше не дает. Беру  сразу литр водки...»
Но все чаще думаю про сон.
«Вот для чего она меня уберегла? Для чего предупредила, добрая  душа?  Ну ладно, жизнь дальше сама покажет...»
Прошу прощения, что  снова  в сторону  ушел. Но как тут Валю обойти, не написать про нее? Как любовь и чистоту ее не вспомнить?..  
Конечно, то посягательство на советскую торговлю для семейного бюджета   незаметно не прошло.  Мать оштрафовали по самым верхним пунктам, с формулировкой  типа «не можешь за детьми смотреть». Меня  она выпорола сильно, да еще больно. Я не ревел, не кричал и не вырывался, явно здесь за дело было. Потом села за стол, ко мне спиной, зло бросила ремень  и началась истерика. Досталось и покойному отцу:
– Вот почему так рано  умер? Сам убрался и на меня все переложил!
И мне:
– Ну, что за парень? Что за демоненок? Да будет ли покой?
Корила и себя:
– Веду себя как последняя вербованная дрянь. Разве можно бить детей?..
А я тихонько успокаивал ее, поглаживая плечи.
– Ты, мам, прости, не будет больше так. Исправлюсь, сам давно хотел.  И дома буду  все делать. И на осень больше в школе не останусь, подтянусь…  Но полы не буду мыть – не мужское это дело!
Да… Какое время было! Всего  двенадцать лет прожито, а сколько уж грехов! Уже тогда жизнь матери сильно укорачивал. Господи, прости! Стыдно за те мамины слезы! Я уже сам прожил немало, и прожил по-разному,   честно говоря.  Но вот с тех пор с воровством как-то не очень… Чтоб чужое брать – Боже упаси!  А может, это было любопытство? Жизнь тоже нужно как-то, с кем-то  познавать. И думаю иногда, не тот ли  красный  карандаш провел опасную черту? Ходить – ходи, да  не перешагивай?!
 

Сергей УТЕМОВ