Комментари хушас

У Крыски есть большой друг, просто гора. Приткнешься к мохнатому боку  – и  не страшно тебе, ну разве только чуть-чуть. Дом-то прозрачный, вот хозяевам и неспокойно.  Того и гляди за стенкой появится голова – огромная, сразу от пола доверху – и маячит.  Глазищи на тебя смотрят, а то и рот открывается. Тут тебе уж совсем бы в своего друга вжаться, зарыться в короткий мех, в мякоть под мехом…
Два крысиных сердечка колотятся, точно бегут наперегонки, бьются не в такт, и кажется, что это твое сердце стучит вдвое быстрее.
Другу-то, получается, тоже страшно.
«Будь я такая большая, разве боялась бы?» – думает Крыска.
– Слышь, Крыс, – спрашивает она, когда страшная голова исчезает, – как ты вырос  такой, а?
Крыс думает, потом отвечает:
– Я ем.
А ведь и  верно, соображает  Крыска, еще как ест! Сама-то она – так, пожует, подкрепится – и давай снова углы обнюхивать, все-то ей интересно. А он зря время не тратит и челюстям отдыха не дает.
Выходит, не зря старается…
Она уточняет:
– А что, если кто много ест – все такие как ты вырастают?
Крыс снова думает.
– Не знаю, – говорит. – Все – это сразу и ты, и я. Сам-то я вырос. А ты мало ешь и не выросла. А вот если б ты много ела…
Крыс путается, не знает, что дальше сказать. Если б она много ела, глядишь и выросла бы… Или не выросла бы все равно, ешь, не ешь… Что теперь, проверять, откармливать ее? Но тогда – сколько будет ему доставаться?
А Крыска про другое думает: и в самом деле, все – это она да Крыс.  
Она смутно помнит: когда-то всех было много. Пушистые, с нее ростом, клубки были всюду, она пробиралась в угол по спинкам. В углу чья-то белая шерсть слабо светилась  в потемках, и все, только чуть-чуть поразмявшись, снова спешили туда…  
Большая крыса не была – все. Такая она была единственная. Крыска вспоминает как сон: огромное мохнатое счастье, счастье-гора, такая, что Крысу-горе и не снилось. В мягких складках этой горы Крыска пряталась целиком, и о пропитании думать не нужно было. Одно плохо – со всех сторон тебя отпихивали от теплого бока одинаковые, белые… Только у одного на спинке были темные пятнышки.
В доме была теснота. Точней, в обоих домах – они жили то в одном, то в другом. И в обоих домах стены не прозрачные были, и по углам темно – жить было не страшно. Вся беда в том, что вы только обустроитесь, сверху слышался голос, который каждый раз говорил одни и те же слова:
– Тьфу ты, опять  у них чистить надо!
И все знали, что это значит. Сверху сейчас протянется гигантская рука, и всех по очереди – за спинку, за хвостик – перенесут в неуютный, пустой дом. Удирать бесполезно, лучше перетерпеть, чтоб это скорее кончилось.  Тем более, что большую, светящуюся тоже перемещали с ними. И она спешила оглядеться на новом месте и всем по очереди ткнуть носом в бок – ты здесь? И ты здесь?
А больше всего ее волновало, где пятнистый.
– Пятнаш! – звали его, и когда гора видела, что необыкновенный сынок переместился с нею, по новому дому разливалось прежнее спокойствие… Не все ли равно, какой это дом? А уют в нем – дело времени!
Но как-то в неурочное время сверху протянулась рука. Они и обжиться-то еще не успели… Большие пальцы оттолкнули двух-трех белышей и нашли, наконец, пятнистого. Два пальца взяли его сзади за шейку – и Пятнаш улетел на глазах у всех.
И тут, к удивлению Крыски, гора, хотя и видела, что Пятнаша взяли наверх, принялась бегать по жилищу и звать, точно он спрятался где-то.
«А что звать-то его? – подумала сперва Крыска. – Меньше народа будет…»
Но дом заполнило вдруг такое жуткое горе!  Оно шло от  горы волнами и не кончалось. Повсюду темно стало, потом снова светло. Уснули-проснулись, а большая все горевала…
Сверху тем временем донеслось непонятное:
– Да, взрослые, вполне могут  без мамки жить… Нет, Пятнаша продали уже.  А вот… глядите-ка, эта тоже хороша, чем вам не нравится... Ну-ка, стой-ка, ты…
Последнее относилось уже к Крыске.
Два пальца подхватили ее, изо всех сил она постаралась вывернуться...
И потом какое-то время были чужие дома, то темные, тесные – шаг туда, шаг обратно, то огромные, с прозрачными стенами. И везде Крыска была одна, точно никого никогда и не было. Она скучала уже – лучше толкаться… Теперь она только гигантские пальцы отталкивала от себя. Но пальцы, задумав поймать ее, не отступали. В отчаянии Крыска кидалась на них, кусала – но пальцы были упорные, еще ни разу не удалось ей победить.
В какой-то день она прогрызла картонную стенку и увидала с высоты целый мир! Под ней, внизу, далеко, были чьи-то дома, и вот – ее собственный дом, а там и Большая Крыса, и все, все…  Крыска громко ахнула по-крысиному. Оказывается, они еще есть! И большая, и белыши-комочки… Их почему-то мало осталось, только трое-четверо. Значит, она займет место в складках горы без труда!
«Неужто я вернулась домой?!» – думала Крыска, боясь поверить себе.
И правильно, что боялась. Знакомый, очень знакомый голос говорил:
– Мы товар обратно не принимаем! Вы видели объявление?
И другой голос, робкий, возражал:
– Но она куслючая. Вы не сказали, что она куслючая. Не приручается…
Уверенный голос отвечал на подъеме, точно взлетая по лестнице:
– Это уже ваши проблемы, ваши! Как вы с ней – так и она! Со зверем лаской надо…
– Я не… – робкий голос совсем пропадал от неожиданных обвинений.
Крыска не понимала слов, но она видела одно: ее только дразнят. Вот он, твой милый дом, но тебе в него хода нет, тебя оторвали от него навсегда.
Должно быть, от этой печали второй голос едва не плачет:
– Хоть бесплатно возьмите, мне что, на улице ее выкинуть?
И первый голос отвечает беззаботно:
– Совести нет – выкидывайте. Вы купили – мы теперь не отвечаем.
Тут вмешивается третий голос. Еще кто-то  из тех, огромных,  что ловят тебя за хвостик, но зато и приносят еду,  весело говорит:
– А что, я, пожалуй, возьму крыску к нашему крысу.  А то сидит как бобыль, никто его не берет. Пускай кукуют вдвоем!
Тут первый голос, резкий, сомневается:
– Одну не берут – зачем вторую к ней? Хозяйка-то спасибо скажет? Она же велела тебе шиншиллу заказать…
Но Крыску щелкнули по носу, чтобы она не высовывалась в прогрызенное отверстие. Снаружи глухо, непонятно чьим голосом  сказали:
– Вот удивляюсь, шиншиллы дорогущие, а их разбирают мигом. А эти же  – копейки стоят, а кому нужны?
Скоро Крыску выпустили из коробки в каком-то совсем новом доме. И там сидел в углу… Кто это был? Тоже гора, только поменьше…
– Ты счастье? – на всякий случай спросила Крыска.
– Я Крыс, – буркнул в ответ незнакомец. – А ты что, Крыска?
– Кто я? – уточнила она. Она никогда не слышала своего имени.
Он по-крысиному плечами пожал:
– Та, что еду приносит, сказала: «Я тебе, Крыс, Крыску принесла».
Зачем нужна Крыска, Крыс не понимал. Мелкая, вертлявая, бегает всюду, спрашивает: «А счастье где? Ты счастья не видел?».
Он не понимает:
– Какое такое счастье?
Она объясняет:
– Ну, радость…
А стоит большой голове появиться за стеклом – стремглав  кидается к Крысу, норовит к нему под брюхо залезть, а ему щекотно. Он и не знает – то ли от страха помирать, то ли от щекотки смеяться.
И вот еще стала на еду налегать. А Крыс привык много есть, основательно, впрок на всякий случай – вдруг позабудут когда насыпать сухарей или еще тех катышек из пакета… Так нет, Крыска теперь вперед кидается, протискивается под брюхом у него, высовывается между передних лап и его порцию – хвать, хвать! Он ее по носу – а толку-то?
Старшая продавщица тоже не рада Крыске. Спрашивает у молодой:
– Чего ради ты ее притащила?
А молодая:
– Так мне бесплатно дали…
Старшая ворчит:
– Я и бесплатно бы не взяла. Сейчас спрашивают розовых, или голубых. А белых не больно-то берут. Одна считай полгода ждет, когда купят ее…
Молодая поправляет:
– Один – ждет. Вот я подумала, что скучно ему…
Старшая фыркает:
– Ну, пускай слопает ее – развлечется.
Молодая пожимает плечами:
– Ты будто нашего Крыса не знаешь! Такого рохлю еще поискать…
Крыс спрашивает между тем:
– Крыска, чего это у тебя аппетит прорезался?  
А она ему:
– Вырасти хочу!
Он не понимает:
– Зачем?
Она говорит:
– Ну… Я тогда буду большая радость!
Крыс фыркает по-крысиному. И по-крысиному же начинает хохотать. А если рядом окажется кто-нибудь не крысиного племени, человек, например – нипочем не поймет, что это Крыс так смеется.
– Ты… Ты… – выдавливает он из себя. – Ой, не могу… От тебя и от мелкой-то, пигалицы, не знаешь, куда деваться. А если с меня вырастешь – вот радость-то!
– Мама, смотри, дерутся! – кричит маленький мальчик.
Продавщицы охают, и одна думает: «Кто тут кого не знает?» А другая сыплет им прямо на спины корм из пакета – чтобы они часом не съели друг друга. Катышки застревают в шерсти.
А мальчик снова:
– Глядите, маленькая большую погнала! Маленькая побеждает!
Не сразу они замечают сразу три больших головы, и у той стенки, и у этой, и  здесь… И все головы говорят что-то и глядят на вас… Что им надо-то? В страхе крысы прижимаются друг к дружке. А сверху еще корм сыплется. Но мало ли… Может, это сейчас им корма дают, а после – невесть что будет. «Эх, проглядел, как они появились!» – в отчаянии думает Крыс и тут же опять хохотать начинает, теперь от щекотки.
«Он храбрый, что ли? – думает под брюхом у него Крыска. – Я что, просто не знала, что он храбрый?»
Корма продавщице не жалко, и Крысу, как он ни старайся, одному все не съесть. Крыска замечает: Крыс просто на глазах становится меньше. Как он казался ей великаном? Да и все вокруг уменьшается. Должно быть, та радость, серебристая шерстка, тоже все вокруг себя маленьким видела…
– Я что, теперь – радость? – спрашивает Крыска у Крыса. И он ей говорит:
– Ой ты, радость моя…
– Мама, смотри, целуются! – кричит какая-то девочка. – Как наши попугайчики!
Мама не хочет глядеть, а девочка тормошит ее:
– Скоро они построят гнездо и у них будут много-много маленьких крысят!
«Этого еще не хватало! – думает старшая продавщица. – Куда я выводок пристраивать стану?»  
Она улыбается:
– Какие крысята! Смотри, она и сама еще маленькая, крысенок! Она же девчонка, такая как ты!
Девочка все же тянет маму к прозрачному дому. И мама даже не сквозь стекло смотрит – она наклоняется сверху. Вот ужас-то, длинные локоны падают в дом, жильцы уже – как в западне. Крыс тяжелый, а Крыска бы захотела – выбралась бы по локонам вон отсюда, да только куда побежишь – там наверху лицо, оно кривится…
– Фу, – говорит женщина, – какие у них противные хвосты!
Ей обидно, что дочку сравнили с крысенком. Или крысенка с дочкой. Из-за одного этого она бы, подхватив дочку, уже бы  вылетела отсюда стремительными шагами – и запах же здесь какой! Но дочка пищит:
– Мам, ну мам, ну пожалуйста! У нас тоже есть дырявый аквариум… Я сделаю в нем лесенки и качельки…
Продавщица находит коробку из-под чьего-то корма, Крыску хватают за хвостик – она и пикнуть не успевает, да и толку-то, пищи не пищи.
Назад ее приносят в той же коробке, она успела прогрызть отверстие, и теперь видит сверху – какие-то чужие дома и мешки с кормом, и непонятные сооружения, а вот, вот – ее дорогой дом, и там в нем белая спинка... Увидит ли он ее?
– Крыс! Крыс! – кричит она что есть сил, он поднимает голову на этот писк и начинает карабкаться, точно если подняться на стенку дома, он сможет взлететь.
Крыска помнит, что это было уже с ней – вот так же: родной дом далеко внизу, и вернуться в него нельзя, невозможно…
– Вы не предупредили, – частит женщина с локонами, – она злобная, у дочки все руки искусаны… Корми, не корми, какой интерес держать, только ест и кусается, и чисти у нее каждый день…
Старшая продавщица пожимает плечами:
– Товар мы обратно не принимаем, – и думает: «Хорошо, я одна сейчас».
Младшая заела ее накануне: «Они же семья, Крыс страдает!» Тьфу ты, для чего держат их в магазине, как не чтоб продавать. Ладно еще, девчонка заинтересовалась, а мама поддалась на уговоры…  
Так теперь эта мама стоит перед ней и просит:
– Возьмите хотя бы бесплатно!
Вечером девочка не может сосредоточиться за уроками – Крыска у себя и шуршит, и грызет лесенку, и кормушкой стучит, как нарочно – толкает, толкает ее, чтобы равномерный стук раздавался. Попугаям от этого стука не спится. Там у себя в клетке, накрытые платком, в темноте они жалобно переспрашивают:
– Что-о? Что-о?
Вот рыбкам все равно, что кому-то не сидится спокойно. Переселили их из треснутого, расколовшегося мира сперва в банку, а потом в другой более-менее просторный мир – они и живут себе...
Дочка просила как-то:
– Мам, давай кого-нибудь новенького купим! Давай – золотую рыбку, а?
Мама в ответ:
– Им и так тесно, у нас маленький аквариум.
Дочка смотрит на гору тетрадок, на джинсы на стуле:
– У нас тоже тесно. И подумаешь!
Мама объясняет:
– Но ты же можешь выйти погулять. А они никуда не могут выйти. Это у них весь мир.
Дочке тогда страшно стало: подумать только, аквариум – весь мир.
Им безразлично, что в их прежнем мире, в том, где стекло треснуло, теперь все смешалось. Качельки сломаны, поилка опрокинута, и из кормушки все вывалено. Кашу Крыска в подстилку втоптала…  
Девочка наклоняется к ней, тянет руку, погладить.
– Что, страшно тебе? Не бойся….
 А Крыска – прыг, и в палец вцепилась зубами, повисла. Девочка рукой машет, кричит на весь дом:
– А-ай!
 А Крыска только сильней зубы сцепляет.
Назавтра мама с дочкой опять появляются в магазине.
– Мы поняли, – говорит мама, – нельзя было разлучать их! Не хотите обратно взять – давайте мы купим у вас Крыса…
Младшая продавщица буркает в ответ:
– Нет Крыса. Крыс умер.
Девочка ахает:
– Как, почему!
Продавщица пожимает плечами:
– Утром пришли, а он лежит кверху лапками. Застыл  уже, затвердел весь.
Проходит день, когда мама хочет как обычно почистить крысиный дом, но Крыска вцепляется в ее руку с такой злобой, как никогда прежде. И только теперь мама видит голых, копошащихся по дну детенышей. Они похожи на гусениц или на червячков с лапками.  
– Ой! – мама выхватывает одного, он тычет ей между пальцев тупую безглазую мордочку.
– Вы нас обманули, – говорит мама в магазине. – Вы сказали, она детеныш. А они с Крысом были – семья.
Старшая продавщица и слушать не хочет. Кидается к вошедшему парню:
– Вы что-то хотели? Витамины собаке? А какая порода?
А маме, проходя, говорит:
– Женщина, вам что-то еще нужно?
Мама подружке жалуется, тете Свете:
– И не почистишь теперь у них, она же не подпускает к гнезду. Кидается… Запах стоит на весь дом!
Тетя Света пожимает плечами:
– Я бы всех вместе в мусоропровод спустила…
Мама говорит:
– Ой, ты что! Она же теперь – одна с детками! Вот как я…
Тетя Света хмыкает:
– С кем себя сравнила! Прямо дите малое.
Крыске щекотно: комочки у нее под брюхом возятся. Она смеется по-крысиному – девочке ни за что не понять, что это она так смеется. «Я что, храбрая, если смеюсь?» – думает Крыска. Она чувствует, что стала теперь необыкновенно большая. На весь аквариум. Как будто комочки, детеныши, – это тоже она. Вот один в том углу, а другой – в противоположном, и Крыске кажется, что это она сама – от того угла до вот этого…  Но страхи ее выросли вместе с ней. Крыска всегда готова броситься вперед – защищать малышей, зубы ее всегда с ней.  
Зато детеныши ничего не боятся. Они храбрые – Крыска чувствует! Им главное, место возле нее занять, спрятаться в мягких складках.  Она думает: «Я что, стала – большая радость?»
И кто бы ответил ей? А вот у мамы  теперь, точно, радость – наконец можно аквариум чистить, в котором живет семейство! Малышню дочка в тазик вылавливает – раз-раз, а Крыска огрызается, как обычно, и мама ее полотенцем берет.
– Да что вы ее боитесь! – говорит тетя Света и руку в таз опускает.
Мама за лицо хватается от испуга:
– С ума сошла!
Но Крыска уже взбирается по теть Светиной руке на плечо, нюхает шею, ушко. Тетя Света хихикает: щекотно.
– Кто вам сказал, – говорит, – что она кусается?
Мама и дочка вместе переводят дыхание.
– Слушай, – говорит мама, – забирай ее себе, а?
Тетя Света плечами пожимает.
– Зачем она мне нужна? Чтоб пахло у меня, как у вас?
Мама смешно двигает носом:
– Я же все вымыла…
А тетя Света ей:
– Толку-то, мой, не мой! Вы просто принюхались. Устроили зверинец…
Девочка бормочет себе под нос:
– Ну и пусть мы принюхались… Зато у нас интересно, мы будем играть…
Она стучит пальцем в стекло. Крыска кидается на стук. И в это время за спиной у нее кто-нибудь улетает вверх, далеко, схваченный поперек спинки. Она только в последний момент успевает заметить. Сердечко у нее так и екает – куда унесли малыша, зачем?
Девочка таскает его по всей квартире.
– Гулять, гулять надо…
Выпускает на кухне, он осторожно, петляя, направляется к двери, а дальше по коридору – в комнату, и вот уже вокруг аквариума бегает, мечется: всех видно ему, а пробраться вовнутрь – никак. Крыска изнутри на стекло карабкается, нервничает. «Ух ты, – думает девочка, – ну и длинная же она стала, от пола доверху».
Мама ахает:
– Вылезет, убежит!
Но куда ей из своего дома бежать, где ты – радость? И малявки, в какой угол их ни занеси, хоть в кладовку, находят дорогу к аквариуму и коготками скребут в стекло.
Мама говорит дочке:
– Они уже вполне могут без мамы жить. Выбери, кто тебе больше нравится, остальных раздадим.
Дочка теряется:
– Да они все одинаковые. Хоть бы у одного – пятнышко…
Мама достает пузырек с зеленкой, берет одного белыша наугад.
– Будет тебе в пятнышках.
Крысята окружают своего меченого товарища и начинают вылизывать ему шерсть.
Тетя Света опять приходит, спрашивает:
– Они что, любят зеленку?
Мама говорит:
– Нет, мы с дочей читали, у них взаимовыручка. Один где-то испачкался – надо помочь ему, он сам себе спинку не вылижет.
Пятнышки становятся бледными, но мама на другой день опять добавляет зелени, чтоб дочка видела, кого ловить, если хочется поиграть с крысенком, кого с рук кормить, кого таскать по всему дому – ты здесь живешь, смотри…
И сколько он уже повидал, и сколько попробовал вкусностей – никому и не снилось.
– Я главный у вас! – объявляет он всем домашним, и с ним никто не спорит. Попробовали бы – ведь у него есть эти, большие, что приносят еду, они служат ему. А значит, и братья-сестрички, белыши, тоже должны служить.
Братьев и сестричек у него тем временем все меньше становится. По одному их отправляют к каким-то знакомым знакомых, к дочкиным одноклассникам. И кто-то вскорости назад возвращается – у мамы не получается сказать: «Вы взяли, и я больше не отвечаю!»
Счастливчик  не веря себе тычется носом своей Радости в бок, а мама тем временем думает, кому бы еще его предложить. Звонит в городской зоопарк. Он только недавно появился. Думает: «Нужны же им животные!»
 Директор уточняет:
– Белые крысы, совсем белые?
Медлит, интересуется:
– Вы уже были у нас?
Мама кивает в трубку:
– Были, да. С дочкой.
Директор спрашивает робко:
– И как вам?
Мама отвечает:
– Хорошо, конечно,  все же зоопарк…
Директор опять спрашивает:
– Вы видели нашего удава?
Мама говорит:
– Видели.
Директор ей сообщает:
– Удав – наша гордость.
И просит:
– Знакомым расскажите. Пусть все приходят. Вам ведь понравился удав?
Мама говорит вежливо:
– Понравился. Еще обезьяны у вас, тоже понравились. Только они такие грустные...
Директор обижается:
– Ну почему же – грустные?
Мама предполагает:
– Тесно им, наверно. Или по Африке скучают.
Директор отвечает:
– Они же не видели Африки!   И вообще,  вы не переносите на них свое настроение. Может быть, вам было грустно, а?
Мама издает неопределенный звук.
Директор не ждет, что она ответит – он горячится:
– Они свое настроение выражают по-другому, чем мы…
И начинает оправдываться:
– Они же в тепле и накормленные. С чего бы им грустными быть? Вы приходите еще –  увидите….
Мама уточняет:
– С крысами приходить?
Директор вспоминает:
– А, крысы… Вы сказали – белые?
Мама в ответ, как извиняется:
– Да, вывелись вот…
Директор говорит:
– Я понимаю. Только не думайте, что мы им клетку выделим…
Мама только хочет спросить: они что, с кем-то вместе будут? А директор уже сам объясняет:
– Мы пустим их на корм… Есть много животных, которых надо кормить мелкими грызунами. Наш удав…
Мама перебивает:
– А моя дочка! Что я ей скажу?
Директор советует:
– А вы не говорите, зачем ей все знать? А если придете к нам, спросит, где крыски – скажем, что разобрали по школам… В живые уголки. Найдем, что сказать…
Но мама все сомневается. Директор объясняет:
– Если бы – хотя бы розовые или голубые… Или белые в пятнышках. А просто белые – неинтересно. И вообще, это лабораторные крысы. Искусственные животные, скажем так. Их же и выводили – для опытов…
Радость в это время вылизывает вернувшегося и думает: «Я-то считала, кого наверх в коробке заберут, уже не возвращается. А вот ведь, вернулся…»
Но скоро в аквариуме остаются только Крыска с Зеленым.
Мама глядит на Крыску и думает: «Эту и впрямь хоть на корм, кто такую возьмет? Да ее и совестно предлагать кому-то… Впрочем, она, кажется, не со всеми такая свирепая…»
– Я главный! – кричит Крыске сын. – Вылижи мне шерстку!
Откуда ей знать, как приятно, когда тебе чистят спинку? Щекотно чуть-чуть…
Радость копошится над ним, старается, вылизывает до белизны.
Он на другой день снова требует:
– Почисти меня!
Она теряется:
– Так ты не запачкался!
Он возмущается:
– Меня брали гулять! Та, что приносит еду, носила меня… из дома…
Крыска – испугано:
– Носить-то носила, но не нарисовала ничего на тебе. Перестали они на тебе рисовать…
Она думает: «Теперь мне полегче будет. А то зеленка  невкусная».
А он думает: «Как так – перестали?»
Он знает, он же сто раз слышал, что спинка после прогулок становится в странных знаках, которые надо быстрей стереть, а то мало ли что…
– А ты скажи! – требует он, – скажи, пусть опять на мне нарисуют! Чтобы тебе было, что чистить.
– Мама, смотри, дерутся! – кричит девочка. – И маленький гонит большую!
Крысы сцепляются в визжащий клубок, катятся по аквариуму.
Крыске потом ночью не спится. В который раз она зализывает покусанные бока, шерсть спекшуюся мусолит во рту и думает: «Я же радость! Разве можно так – с радостью?»
В доме тихо. Она карабкается по стеклу, и вот – цок коготками по полу – спрыгнула вниз. По дому она никогда не ходила – кто бы взял ее прогуляться, куслючую? Сейчас она идет наугад из комнаты в коридор, потом – в кухню. Там на полу пятна света, Крыска пугается, кидается под раковину.
О радость – рядом с водопроводной трубой в стене есть отверстие, и если постараться, можно пролезть в него… Пыхтит она, бока, и без того раненые, обдирает… Неужто ей суждено здесь застрять? Нет, протиснулась  – а впереди, оказывается, еще есть, куда пробираться.  Крыска то змейкой вытягивается, длинной и тонкой, то расстилается, становясь плоской, как коврик, чтобы проползти где-то в щель. Она идет в темноте дальше, глубже. И, наконец, перед ней открывается большое пространство, а там – много народа, целые толпы. И все – не комочки-детеныши, все – размером с Большую Радость.
Потихоньку они замечают Крыску, ковыляют к ней, окружают. И те, кто ближе, обнюхивают ее.   
– Откуда ты такая взялась? – спрашивает огромная крыса.
И наша Крыска кивает неопределенно туда, где верхние этажи:
– Оттуда…
А им уже понятно: она нездешняя, запах чужой. К привычному, общему запаху примешивается запах и молока из блюдечка, и духов тети Светы. У тети Светы она вчера по плечу бегала, об ушко терлась…
Какая-то крыса поменьше тоже протискивается, обнюхивает ее, морщится. Спрашивает:
– Кто ты?
А Крыска в ответ пищит:
– Я радость!
Тут кто-то прыскает, и еще…
– Радость, – повторяет за ней огромная крыса. – Радость – вот громко сказано, много ли с тебя радости-то? Каждому на один кус не хватит…
Крыска не успевает ничего понять – ближние к ней бросаются вперед, больно становится только на одну секундочку, дальше она уже не чувствует ничего, ей все равно… Задние крысы налегают, давят тех, кто в середине. Каждому хочется хоть по разу куснуть, а не удается – кусают соседей. И такой писк в подвале стоит…
Наша Крыска, впрочем,  писка уже не слышит.

Зато его слышит Репей – хозяин подвала, страшилище. Одно ухо у Репья разорвано, ошметки висят, хвост облезлый, а на боках тоже не везде шерсть растет – раны позатянулись, а новая шерсть не наросла.
Было дело, крысы утянули Репья в этот самый подвал. Он был тогда совсем маленьким котенком, и, конечно, не быть бы ему живым, если б не Вася, дворник. Он услыхал жалобный писк за стенкой, и шумную возню – крысы спорили из-за добычи.
Если бы он выскочил из своей коморки с ключами и побежал отпирать подвальную дверь, он мог бы и опоздать, поэтому он только ударил ломиком в штукатурку, пробил тонкую самодельную перегородку, посветил фонариком – крыс уже почти не осталось, они разбежались в страхе. Но одна волочила за собой кого-то.
Вася прицельно ткнул крысу ломиком. Та пискнула, выпустила добычу и ретировалась налегке. Вася осторожно, ломиком же, тихо-тихо, чтоб не покалечить, пододвинул к отверстию котенка. Ломик-то у него был всегда под рукой. Ломиком он лед колол.
Репей помнит, как открыл глаза в незнакомой душноватой комнате. Незнакомый человек возился у стены, что-то приколачивал, сидя на корточках, а потом кисточкой водил, и стена делалась везде одинаково белой. И человеку весело становилось оттого, что так ладно у него получалось.
– Вот так, – сказал веселый человек, увидав, что Репей смотрит на него. – А то поналезут твои приятели. Ты ко мне в дверь ходи, договорились?
С тех пор Репей и заходит к дворнику Васе через дверь. Пока нет Васи, Репей дожидается у входа в коморку.
Внутри всегда есть немудреное угощение, а после Репей Васе песни поет. Вася разомлеет от тепла и от песен, зевнет:
– Ну что, Репка, на боковую?
И тут Репей к двери подойдет и мявкнет: давай выпускай. Кому на боковую, а у него охота начинается.
В подвале уйма крыс и мышей. С мышами все просто. А крыс его собратья боятся, крыса может сильнее тебя оказаться. И нападают они всегда не в одиночку – компанией.
Но отчего-то среди них ходит слух, что у Репья железные когти, и кому достанется удар его лапы, тот и упадет замертво. Было такое, не было ли, чтобы Репей на месте вот так кого-то убил. Но почему-то все верят – ему это запросто.
И собратья-коты не сомневаются в его силе.
Это при том, что Репей – бывший домашний.
Такие как он недолго живут, оказавшись на улице. А тем, кому все-таки удается вырасти, до конца жизни так и суждено всех бояться и со всеми добычу делить. А чуть что – тебя еще и попрекнут за то, что ты не в подвале родился, как остальные. В сырой день, когда все под крыльцом вместе дрожат, тебе скажут:
– Иди домой, глядишь и обогреют…
Или, отнимая протухший селедкин хвост, скажут:
– Ты все равно к такой еде не привык, дома тебя свежачком кормили.
Но никто не рискнет так обидеть Репья. Даже не пробуют. Мало того, Репей смотрит, чтобы и остальных во дворе не обижали. Двор – общий.
Как, почему он оказался дворовым котом, он не помнит – маленький был. Ему смутно помнится только дверь на площадке, и он точно знает: ему надо вовнутрь. Из-за двери невыразимо пахнет чем-то, что окружало его всю жизнь, а здесь, вокруг, этого запаха нет. И оттого ему жутко.
– Впустите меня! – кричит он и отчаянно царапает дверь.
В подъезд выходит большой человек, он отодвигает котенка ногой и совершенно не понимает, когда ему говоришь: «Впустите!»
Потом Репей, вроде, спит. И через какое-то время снова видит человечка – маленького и тоже очень знакомого. Он выносит ему в блюдечке молока. И пока его товарищ пьет молоко, ребенок спрашивает у него:
– Почему ты здесь сидишь? Мы же тебя отпустили. Папа сказал, ты можешь идти куда хочешь.
– А он не птичка, чтоб отпускать его, – проходя, говорит какая-то женщина.
Котенок чувствует: мальчику неприятно слышать ее слова. И котенку делается неприятно тоже. Он не понимает, о чем разговор. Видит только, что его товарища огорчили. Котенок мяучит вопросительно: что случилось? А мальчик уже – шмыг вниз по лестнице, только подъездная дверь хлопнула.
Еще один человек застает Репья дремлющим возле блюдечка. И начинает говорить – много, шумно, размахивая почему-то в воздухе блюдечком. Оно прозрачное, если смотреть на свет, и если махать им, в нем блестки вспыхивают.
Так, с блюдечком в одной руке, человек хватает другой рукой котенка и выносит из подъезда, а там толкает в подвальное окно:
– Вот твое место.
Котенок цепляется лапами за край окна – не зря же его Репьем зовут. Когти штукатурку царапают, в щели уходят…
Женщина хочет отодрать его лапки.
– Там сиди, там, не приходи больше…
 Блюдечко выскальзывает у нее из рук, раздается звон – и ее «ах!» – и в ту же секунду котенка изнутри больно хватают за задние лапы – и он летит в темноту, в целую толпу крыс.
Ох и не любит же он теперь крыс!
Он разгоняет их, сгрудившихся над каким-то тельцем. Оно окровавлено – но даже запах крови не убивает знакомый запах, который ни с чем не спутаешь.
«Домашний!» – ахает Репей.
Ему кажется, что лежащий перед ним – котенок. Осторожно Репей поднимает его и несет бережно, как кошка-мама своих котят. Лапы спотыкаются о длинный голый хвост, на конце заостренный… Нет, не котенок…
– Ох ты, котики-кошата… – ахает дворник.
Берет Крыску в ладони, укладывает в коробку из-под сандалий, достает тазик и наливает воды – раны промыть.
– Сбежала, видать, от кого-то, – говорит Репью.
И он даже может угадать, от кого.
Дворник – как домовой, он все видит: кто с кем подружился, кто с кем поругался, кто съехал из дома, кто въехал, новоселье справляет.
Видел он, как девочка, счастливая, несла в дом коробку, в которой кто-то возился. Мама шагала рядом хотя и растерянная, но все равно она радовалась оттого, что дочка рада.
Он даже слышал, как одна красивая женщина из другого подъезда – конечно, это была тетя Света – говорила девочкиной маме:
– Ты ее слишком балуешь, Люська! А если она завтра захочет весь зоопарк домой?
А та, которую Люськой назвали, отвечала:
– Я весь зоопарк так и так не смогу… И я думаю: должны же у нее хоть какие-то желания исполняться… Должна у нее радость быть…
Дворник с ведром по лестнице прошел мимо них – верхнюю площадку убирать. Мама девочки отпирала квартиру, из которой уже птичьи крики слышались. Тетя Света говорила:
– А что, мало радости? И птицы, и рыбы…
Мама отвечала что-то беспомощно. Что тут объяснишь?
И дворник бы не сказал, что хорошего в грязно-белой ободранной крысе… И хвост какой – белый, голый... Да только у дворника и не спрашивает никто. С кем ему разговаривать?
 – Давай, оживай, – говорит он Крыске. – Назад тебя к девчонке отнесу, пусть у нее радость будет...
И Репью кивает:
– Ведь так, Репа?
Дворник Репья Репой зовет. Всякий свое  видит в кошачьем имени. Кто – острые, цепкие когти, а дворник говорит, кот – голова. Умнющий – не каждому человеку такая репа дана. Дворник Репе рассказывает, как у него день прошел. Жалуется: снег валит, осерчала природа. А Репа слушает – и как будто все понимает.
А Крыска – умная ли она, как Репей, или нет, но вот она глаза открывает и вспоминает, кто она, – с трудом.
– Это я – Радость… И я, выходит, живу…
А дворник как раз говорит: «Радость, радость…»
И вдруг ее осеняет: «Вот как по-ихнему будет Радость!»
Она вскакивает на лапы и благодарно фыркает: «Я есть! И ты есть! Ты знаешь, кто я. Я –  Радость!»
А дворник ей в ответ:
– Лежи, торопыга!

Однажды в субботу раздается звонок в дверь.
Девочка в школе, у мамы руки в муке. Она кое-как открывает дверь.
Дворник Вася, смущенный, как всякий человек, осознающий, что совершает добрый поступок, протягивает ей на ладони Крыску:
– Вот, вашей дочке. Жива-здорова…
Мама в испуге отдергивает руку, ведет дворника в дом, просит:
– Посадите хоть в эту банку.
Радость становится на задние лапы, дворник уходит, провожаемый совсем не веселым «спасибо».
Когда Крыска исчезла, мама сказала дочке: «Ушла и ушла. Может быть, где-то ей будет лучше».
В самом деле, они же не выбросили ее в мусоропровод. Не отнесли на корм удаву.
– Лабораторное животное, куда тебя теперь? – говорит мама.
Крыска стоит на задних лапах, головку – набок, слушает.
Мама объясняет ей:
– В аквариум тебя не посадишь, нет, там твой сынок хозяйничает. Он ведь тебя как гонял?
Крыске слышится как будто участие. Мама спрашивает невесть у кого:
– Что мне теперь, два крысятника в доме держать? Вот радость-то…
«Радость, Радость!» – Крыска узнает знакомое слово.
Мама говорит:
– Или в зоопарк тебя сдать? Ты же лабораторная! Тебя специально вывели… Пусть тобой питаются…
В самом деле, унести ее, что ли, вот в этой банке, пока дочка не пришла? И дочка ни о чем не узнает.
Мама втолковывает Крыске:
– Ведь ты только ешь – и все. И убирай за тобой. И еще кусаешься. Никакой радости от тебя.
«Это я – Радость!» Крыска громко пищит.
Она забыла уже, как кусалась. Забыла свою ненависть к маме и дочке. Они разлучили ее с Крысом, как прежде какие-то люди разлучили с Самой Большой Радостью.
Она привыкла – когда уходишь откуда-нибудь, назад уже не вернуться. Тебе могут только показать твой прежний мир издалека, чтобы у тебя сердце сжалось… И у тех, кого ты оставила – тоже.
И вдруг ее путь пошел в обратную сторону! Она опять в этом доме, где пахнет вот этим домом, уютом. Каждый человек пахнет по-своему, и оказывается, запах можно узнать и понять, что соскучилась по нему! Здесь она когда-то поняла, что стала Большой Радостью… Так, глядишь, и к Крысу она когда-нибудь вернется, и к своей Самой Большой Радости…
Крыска чувствует, как любит их всех – и эту огромную тоже…
Она подтягивается на лапах и вылезает из банки, пищит:
– Ну возьми же меня на руки! Видишь, мы встретились…
Передними лапками в воздухе опору ищет. Сейчас соскользнет с банки.
Мама ищет, чем бы ее взять… Вот, полотенце. Потом постирать, не забыть… Вот ведь – забот не было.
Все неприятности мама встречает как новые задачки. Пришла задачка – ее решать надо.
Но про крысу – это сейчас не главная задачка. Главное то, что дочкин класс едет на экскурсию, в соседний город. Там будет дельфинарий и аквапарк. Деньги в понедельник надо принести… И мама не представляет, где их взять.
Должно быть, она так и скажет дочке. Предложит: «Давай лучше прогуляемся по городу. У нас тоже интересно! Сходим в зоопарк, вот как раз повод – крысу отнесем…»
Мама думает: сколько угодно людей и в самом деле взяли бы и отнесли Крыску в зоопарк! А значит… Значит, ничего в этом такого нет. И дочка ведь не знает, что маме директор говорил. Кто ей расскажет? Директор обещал молчать, и мама не скажет ни за что на свете.
Решено – она покормит дочку обедом, а потом Крыску прямо в этой банке... Дочка попросит нести сама. И будет идти вприпрыжку, и делать вид, что ехать с классом ей совсем не хочется. Достаточно городского зоопарка.
У мамы добрая девочка. И мама от этого виноватой себя чувствует. Если бы дочка кричала, что она не хуже остальных, что она хочет ездить, путешествовать – можно было бы спросить: а деньги я, что, с неба достану...
Про Крыску мама бы совсем забыла в этой ссоре. А про дочку думала бы: ишь ты, эгоистка.
Бывают ведь такие девочки, которые ничего не желают понимать. Должно быть, с ними проще. Меньше чувствуешь свою вину.
Когда мама думает о дочке, от нее во все стороны по кухне идут волны… Как от Большой Радости шли.
Крыске от этих волн делается не по себе. Она  не удерживается на банке, скользит вниз по стеклу. Мама машинально подставляет руку, забыв про полотенце. Запоздало думает: «Ну я и дурочка…», и морщится, еще не дождавшись укуса острых Крыскиных зубок. Вот, сейчас…
Крыска осторожно ступает лапками на мамину ладонь, пальцы нюхает. Щекотно…