Бурятский бродяга Дхармы

Для современной культуры противопоставление Востока и Запада не актуально. Да и то сказать, что в бывшем Советском Союзе и ранее в царской России, ряд народов и культур, считавшихся восточными, имели тесные контакты с российской культурой. Это народы Средней Азии, Кавказа, отчасти Сибири (буряты, тыва, алтайцы и др.), Поволжья и Приуралья (татары, башкиры). В число восточных народов чуваши, очевидно, все же не входили в силу специфики своей истории. Известны были и поэты, представители этих народов, которые свой «восток» извлекали, реконструировали из прапамяти, но воплощали на русском языке. Наиболее известным, пожалуй, был в свое время казахский поэт-шестидесятник, писавший на русском языке, Олжас Сулейменов. У многих русских поэтов ХIX–XX веков мы найдем «ориентальные» стихи.

* Дхарма – учение Будды, собрание текстов или состояние сознания.

    Баира Дугарова я знаю со времен аспирантуры в Институте востоковедения АН СССР (Москва, начало 70-х годов). С его поэзией познакомился позже. Были не столь частые встречи, «размены чувств и мыслей» во время поездок в Улан-Удэ и в Чебоксарах. Через все его книги проходит образ лирического героя – кочевника (номада). Ср., например, названия его книг: «Золотое седло» (1975), «Всадник» (1989), «Звезда кочевника» (1994). Вот как Баир формулирует свое кредо:

                От крика к голосу,
                От сабли к колосу,
                От мифа к логосу,
                От бубна к лотосу,
                От чия к полюсу,
                От юрты к космосу.
                        (Путь кочевника)

Конечно, трудно себе представить современного поэта, кандидата исторических наук и доктора филологии с саблей и шаманским бубном в руках. Но  м и ф   и  л о г о с  изначально подвластны сознанью и воображенью его, а уют юрты теплее, чем жилье в городской многоэтажке. К тому же, говорит он тихо и вдумчиво, никогда не сбиваясь на крик.
    Наверное, «звезда кочевника» и быт, повседневная жизнь не всегда примиряются. Но тут важен сам п(р)орыв к   и н о м у.  С опорой на миф, на свое бурято-монгольское родословие, вдохновляясь подвигами Гэсэра, «воителя света», черпая обеими руками из «Западно-восточного дивана» (Гёте) мировой литературы, не забывая о своей бурятской прародине Наян-Нава  и Баргуджин-Тукуме, вдыхая ароматы степных трав – саган-дали, ая, ганги, аргала, арсы, караганы, поэт ищет свой  П у т ь.
    В современном мире постепенно происходит взаимопроникновение религий, как мировых, так и естественных, доминирует мультикультурализм. Меня в свое время очень привлекали искания американских битников, Джека Керуака с его романами «Бродяги Дхармы» и «Дорога», Аллена Гинзберга («Сутра Подсолнуха»), позднее Джерома Сэлинджера (рассказы о семье Гласс), хиппи, индийские мотивы в музыке «Beatles», аскетическое и медитирующее созерцание Германа Гессе и др. – они хотели просветления, совершали паломничества на Восток и т.д. Это было движение с Запада на Восток, было соответственно и обратное – с Востока на Запад. Так складывался универсум и в связи с этим возникает вопрос о возможности существования отдельных этносов. Баир Дугаров дает на него свой ответ, в том числе и в книге «Азийский аллюр» (Улан-Удэ: Изд-во ОАО «Республиканская типография», 2013. 208 с.). Но ответ не так прост. Да и чего ожидать от поэта, который «беседует с вечностью наедине», или же «ткет свои беседы с небом и землей». А сигарету «прикуривает от упавшей звезды».
Открываем книгу, читаем ее и видим такие поэтические жанры, как «Протяжные гимны», «Мелодии времен года» (не по Вивальди), трактовки животных символов восточного календаря, «Вертикальные стихи» (здесь автор, очевидно, следует порядку старомонгольского письма), сонеты, «Степные саги» и минималистские стихи (в две, три, четыре, пять строк). Что объединяет все это разнообразие жанров и смыслов отдельных строк, образов, впечатлений, размышлений? С формальной точки зрения, анафора (единоначатие), когда несколько рядом стоящих строк или все строки стихотворения начинаются с одной и той же буквы. Из программного вступления Б. Дугарова следует: «Анафора… присущая поэзии степного Востока, несет в себе не только самобытный принцип звуковой организации стиха, но и этнокультурное духовное кредо кочевников Центральной Азии», это «знак поэтической традиции, не только устной, фольклорной, но и письменной, идущей от «Сокровенного сказания монголов» (1240) до наших дней» (с. 4). Подчеркнем, что единоначатие в виде начальной аллитерации характерно и для тюркской, в частности, чувашской поэзии. Ср. в чувашском народном гимне:
Алран кайми аки-сухи,
Асран кайми ати-ани…
(С руками неразлучная соха // Из памяти не уходящие отец и мать…)
Два начала явственно присутствуют в поэзии Баира Дугарова:

…и бодисатвы глядят на Восток и на Запад.

Поэт свидетельствует о том, что вопреки известному утверждению Киплинга Восток и Запад «сошли со своих мест» (Баллада о Востоке и Западе) и взаимопроникают. Как пишет современный филолог Вяч. Вс. Иванов, «понять себя можно, только взглянув со стороны – Восток через Запад, Запад через Восток». Перефразируя суждение японцев, можно также сказать, что у Баира «бурятская душа, а знание европейское».
Душой он, конечно же, там – в стране Баргуджин-Тукум, где «поднималась трава на склонах упруго и нежно», «струилось тепло очага над привольем», «замирали холмы от мычанья коров и табунного гула», «настежь распахнутое небо синело светло-безмятежно», а «высь и ширь обнимал берегами священный Байкал». В этой стране звучит мелодия морин-хура, гостям, «людям достойным преподносят хадак» с особой символикой цвета, а богиня Белая Тара осеняет все живущее и отводит беды своей улыбкой.  В этой стране люди жили хорошо и привольно. Начинали каждый Новый Год по восточному календарю с праздника Белого месяца (Сагаалган), священнодействовали, почитая и тюркско-монгольское верховное божество Тэнгри (булгарское Тангра = чувашское Турă), но не забывая о житии и учении Будды.
Баргуджин-Тукум, конечно, идеальная страна, которую Б. Дугаров поэтически реконструирует и доносит этот образ до своих сородичей, современников. У каждого народа, наверное, есть свой миф о «золотом веке» и прекрасной стране, где царило добро, отношения между людьми были простыми и понятными, труд приносил радость.
В этом смысле Б. Дугаров эпический поэт («мозаику миров в песчинке обрести»), что подтверждает его особое отношение ко времени. Единицы его измерения у поэта не час, не сутки и не год, а тысячелетья, вечность и мельчайшая частица – мгновение («стриж золотых мгновений», «стремена мгновений», «мантры мгновений – стихи»).

Даль вечности и миг связуя гулким звуком.

Дзинь – отзвенело мгновенье.
Дзинь – пролетело тысячелетье.

…нить сказанья вьется из глубины тысячелетий.

Предо мною струится Байкал как песнь в мириады лет.

И слагается тихая сутра летящих мгновений моих.

Такие примеры можно было бы приумножить. В книге есть небольшая поэма «На исходе тысячелетья», в которой, «провожая мысленным взглядом последние мгновения уходящего тысячелетия», автор как бы подводит итог событиям евразийской истории: гунны, зороастрийские костры, древние тюрки, каганаты, Чингисхан, свет с Гималаев (приход буддизма в Центральную Азию к монголам). Себя Баир ощущает наследником или даже современником героев-воителей былых времен:

Я мчал с Модэ вслед за стрелой его свистящей,
Встречал рассвет с Аттилой у альпийских круч.
И с Угэдэем пил из ханской синей чаши
За стольный град Евразии – Кара-Корум.

Также интересны его отношения с пространством. Это и понятно: кочевнику нужен простор, ему хорошо в открытой степи. И чтобы было небо над головой.

Вехи только знают, где я кочую.
Ветер только знает, где я ночую.
Вегою ведомый, я гунн тысячеликий –
Ведаю просторами, волю неба чую.

О чем мне шепчет даль степная?

След округлый копыт
Скреплял, как печатью, пространство.

Впрочем, иногда время и пространство в сознании поэта сливаются воедино:

В моем мгновеньи дремлют миллионы
Влекомых бездной лет.
Смыкаются в пространстве небосклоны
Сквозь звездный свет.

Такой вот палеокосмический (древность + космос)   х р о н о т о п. А также есть «прах времен» и есть «прах пройденных дорог», из которых и слагается песнь.
    Так складывается диалектика  П у т и  Баира Дугарова. С одной стороны, вечность и  «песнь Степи с ее сокровенным сказаньем», с другой – душа, конкретика долины Монголжон, Шэнхэйского бистро, Самарканда, дождя в Улан-Удэ, вербы, сосновой ветки, облаков.
Есть еще у Баира великие собеседники – поэты, мудрецы –  с которыми он поддерживает диалог. Лао-цзы, Гомер, Ван Вей, Басё, Гесиод, Ронсар, Райнер Мария Рильке, Аполлинер и др. Среди теней великих и тибетский монах-отшельник Миларайба (1040–1123), жизнетворчеством которого Б. Дугаров занимался и в научном плане: изучал его биографию, переводил нравоучения, стихи и т.д.
…И вот, хотя Азия «мучит» Баира (как это было в свое время с великим Велемиром), все же он остается  б р о д я г о й    д  х а р м ы.  Ему может присниться Троя, для него «два полушарья Земли – словно две первозданные юрты», где бы он хотел найти приют. Он взывает к небесам (Тангре) у подножия Мадары на земле протоболгар (современной Болгарии). Проклинает каменные джунгли города, а в честь Грузии «поднимает рог голубого Байкала». Латышские дайны для него древнее санскрита. Странствует по Америке. Будучи в Париже, тоскует, что из мансарды не видно Байкала. А в дымке его сигареты «иссиня-светлые дали опять оживают» (цикл «Протяжные гимны»). Он – гражданин мира, но взляд его остается бурятским.

Исподволь дали зовут, и ветром носит меня по планете,
Иноходец летит мой по градам и весям, европам и азиям…

Возможен ли в наше время поэт, который так глубоко погружен в евразийское прошлое, центральноазиатскую топонимию, привязан к своему роду, близко ощущает «зыбкие тени богов» и так величаво отстранен от суеты наших будней? Отвечает сам Баир:

Странная есть у поэтов привычка –
Сквозь сито своей души
Старый просеивать мир
И эхо облекать в слова,
И это все называть стихами.

Атнер ХУЗАНГАЙ