Андрей РАСТВОРЦЕВ. Гуран

1
Свежевзрытый, разворошенный по самое основание муравейник вариантов для гадания не оставлял – мишка-медведь муравьиными яйцами угощался. Совсем-совсем недавно. Хотя осень в этом году урожайная –  грибы-ягоды, травы-коренья, шишка кедровая уродились знатно и медведь сейчас сытый, нагулянный, – ни один, даже самый зажравшийся медведь, лишать себя удовольствия полакомиться муравьиным деликатесом не станет. Десерт, он и в тайге  – десерт.
Теперь понять бы, куда зверь  после десерта подался? Вверх по распадку или вниз? Что с сытым медведем, что с голодным встречаться не было никакого желания. Иди, угадай, что у косолапого на уме…
Думать долго не пришлось. По противоположному крутому склону распадка, смешно потряхивая грузным задом, подпрыгивая между камней, упираясь в склон сильными лапами, поднимался крупный медведь. Видимо, после лакомства косолапому захотелось пить, и он спустился на дно распадка, где с гольцов бежала река с чистейшей ледяной водой. Утолив жажду, направлялся теперь через гарь в сторону кедрового стланика. Значит, не по пути. И слава богу.
Сашка Сазонов, для друзей просто Сазон, закинул ружье за плечо. Отер о штаны разом вспотевшие руки. Медведи только в мультфильмах добродушные зверушки, а в жизни подлее зверя нет. Волк и тот честнее. От волка всегда знаешь, чего ждать. Медведь же – непредсказуем.
Сазона сегодня жена в тайгу выгнала – их шестилетки-двойняшки  что-то не то съели, вторые сутки с горшков не слезают, вот жена за баданом Сашку и отправила.
При всякой неустроенности с животом  лучше настойки из бадана  нет. Враз все вяжет. Вот только бадан не близко от села растет. Километров семь по дороге-щебенке, а потом еще и в гору километра три. Но тут уж никуда не деться – здоровье детей важнее любой усталости.
Неожиданно для самого себя Сашка коротко хохотнул – если бы сейчас лоб в лоб с медведем встренулся,  не только бы детям бадан-то понадобился. Да и штаны чистые были б не лишними…
Еще минут десять неспешной ходьбы, и под старыми кедрами  по обе стороны тропы стали попадаться единичные кусты бадана, а затем и целые россыпи. Сашке пяти минут хватило набить листьями лесного лекарства небольшой рюкзачок. Затем наполнил спелой черникой пластиковую двухлитровую бутыль с обрезанным горлом. Жене подарок.Теперь можно и перекусить, а там и домой.
Сорвав пару бадановых листьев, вытер их внутренней влажной бархатной стороной руки, достал из мешка тормозок.
Малосольные огурчики с картохой «в мундире» – что еще нужно для легкого перекуса? Чай из термоса на брусничном листе настраивал на философские размышления. Оглядывая кедры, Сазон прикидывал – хорошая шишка в этом году будет или так себе. По тому, что видел, выходило – шишка будет хорошая. Только, чтобы колотом ее брать, еще чуток подождать нужно – веточка, которой шишка к лапам кедровым крепится, пока сыровата, живая. А лезть наверх, на каждую кедрину за шишками – это для пацанов…
Но долго философствовать Сашке не дали. Звонко цокая по каменной россыпи, на поляну перед кедрами выскочил крепкорогий гуран. За ним –  шесть козочек. Но Сазон даже к ружью не потянулся. Зачем? Ружье у него не для охоты, так, для душевного равновесия. Тайга все-таки, в тайге чего только не бывает…
Не удивившись, не шелохнувшись, Сашка неспешно, с легким хлюпаньем продолжал потягивать чай. Гуран, склонив голову набок, круглыми глазами с вертикальными зрачками смотрел на человека. Гурановский гарем выглядывал из-за спины вожака. Игры в переглядки первым не выдержал гуран. Он опустил голову и стал спокойно щипать траву между камней. Тем же занялись и козочки.
Дикие козы – звери пугливые. Очень. Одно непонятное движение воздуха, не говоря уж о хрусте ветки или шуме осыпающихся камней – и нет их. Мгновение – вот они были и вот их нет. Сейчас же козы паслись на открытом пространстве в десяти метрах от Сазона, и ничего их не тревожило. Но, пощипывая и пережевывая траву, каждая нет-нет да на Сашку поглядывала.
Тяжелый гул пришел неожиданно. Ниоткуда. Закачались деревья. Сидящего под кедром Сазона несколько раз ощутимо тряхнуло. Осыпь пошла волной лавины – камни, шурша и перекатываясь друг через друга, катились в распадок. Небольшой, метра четыре высотой, останец, разваливаясь в воздухе на куски, осыпался к своему подножью.
Густой, всепроникающий гул, сопровождаемый потряхиванием земли,  длился недолго – три, от силы четыре минуты. Все закончилось также неожиданно, как и началось…
Сашка отряхнулся от осыпавшейся хвои и облепивших его голову осиновых листьев. Встал. Гурана и его гарема нигде не было видно. Под ногами валялось несколько смолистых кедровых шишек.
Землетрясение.
Сазон прикинул – четыре-пять баллов будет. Года уж два как не трясло, а тут крепенько тряхнуло. Байкал-батюшка рядом. Гневается иногда. Но пока  так – только пугает.
Покидав в мешок сбитые землетрясением к его ногам шишки, наладился Сашка домой…

2
Домой всегда идти проще, даже если и с грузом. Тропа, прячась между деревьями и среди каменных осыпей, тонкой змейкой бежала по узкому хребту горы.
Но даже на такой знакомой, годами хоженой тропе, землетрясение оставило свои следы в виде поваленных сухих деревьев. Часть из них перекрывало собою тропу полностью. Приходилось выписывать круги, чтобы  обойти. Только эти обходы не сильно мешали Сазону. Прошло чуть больше часа, а Сашка уже спустился в распадок.
Посреди распадка бежала река. Припотевший Сазон скинул рюкзак, опустился на колени, уперся ладонями в осклизлые камни  и припал к воде. Вода была ледяная и вкусная до умопомрачения. Зубы ломило от холода, но Сашка все глотал и глотал живительную влагу.  Усталость потихоньку покидала тело.
Ну, а от распадка до дома – пустяшное дело. По времени считай, что ничего…
Вот и первые дома, те, что огородами уперлись в лес. Все знакомо, все родное. Но вошедшего в село Сашку вдруг стала тревожить какая-то легкая неузнаваемость. Сазонову почему-то казалось, что что-то кругом не так. Во всем, что он видел, было что-то незнакомое, чужое. А когда перешел мост у стадиона и вошел в центр села, с ужасом понял – это не его село…
Точно –  не его. Это не то село, из которого он рано утром ушел в тайгу.
Хотя – нет, не совсем не его. Что-то  из того, что он видел, было знакомо, но многого он не узнавал абсолютно.  И не землетрясение тому виной. Землетрясение новых домов и дорог не строит…
Сашка потерянно крутил головой. Он знал, он помнил, куда идут  улицы, но на улицах этих никогда не было таких домов, а по дорогам не ездили машины, которых он даже в кино  не видел.
Проходящий мимо народ на Сашку какого-то особого внимания не обращал. Ну, стоит мужик с ружьем за плечом посреди села – значит, с леса идет. Чему удивляться?
Зато Сазонов, с надеждой увидеть знакомые лица, растерянно всматривался в каждого проходящего. И не найдя таковых, почти бегом кинулся по направлению к своему дому.
Дом был на месте. В старом палисаднике цветник. Новое крыльцо упирается в веранду, которой у Сазона отродясь не было.
Перекинув руку через калитку, нащупал щеколду, сдвинул ее, и по дощатому настилу пробежал к входной двери. Дверь была заперта. Сашка в нетерпении стал лупить в нее кулаком. Откинулась ситцевая занавеска на окне. Из окна на Сашку глядело испуганное женское лицо.
– Че вылупилась?! Отворяй, давай!
Женщина приоткрыла форточку и прокричала в ответ:
– Я милицию вызову!
– Ага, вызывай! Тебя и посадят – чтоб в чужие дома не лазила!
– Какие чужие?! Это мой дом! И прекратите дверь ломать – я ведь точно позвоню в милицию!
– Да хоть иззвонись! С каких-таких делов мой дом твоим стал?!
– Мужчина, вы в своем уме?! Я в этом доме двенадцать лет живу! А вам водку меньше лопать надо! Может, тогда дома перестанете путать! – женщина захлопнула форточку и скрылась в глубине дома.
Сашка было заорал: «Каких на хрен двенадцать лет?!», – но что-то заставило его остановиться. Помотав, словно спросонья, головой, он снял с плеч рюкзак, ружье и потерянно присел на ступеньку крыльца.
В окне опять мелькнуло женское лицо.
– Мужчина, а как ваша фамилия?
– Что, в милицию звоните?
– Нет  пока. Так как фамилия-то?
– Сазонов.
– Сазонов?! Вы шутите?!
– Да какие здесь на хрен шутки. Сазонов я. Александр Сазонов. И дом этот – мой. Батя его ставил…
Женское лицо в окне пропало. За Сашкиной спиной скрежатнул, отпираясь, замок. Сашка встал. В проеме двери появилась невысокая миловидная женщина лет сорока.
– А документы ваши можно посмотреть?
– Я что, двинутый, документы в тайгу таскать? Кому их там предъявлять? Медведю?
– А почему я вам верить должна?
– В чем верить? Что Сашка я Сазонов? Так любой сосед подтвердит. Да и документы мои дома, в верхнем ящике серванта…
– Да нет там никакого ящика, да и самого серванта тоже нет. И соседей тех, ваших – нет. По крайней мере, в ближайших домах. А дом, дом я у вашей жены купила, через два года после того, как вы из тайги не вернулись. Если это действительно вы…
– Я не вернулся?!
– Ну, если вы Александр Сазонов – то вы.
– Охренеть! Да я только сегодня утром из этого вот дома в тайгу подался. Часов в шесть. А сейчас? – Сашка взглянул на часы. Часы стояли. – Сколько сейчас?
– Без четверти три.
– Вот – девять часов на все про все. И как это я не вернулся – если  вот он, я?!
– Не знаю. Только вас здесь не было уже четырнадцать лет. Два года и жена, и власти, и друзья вас искали. А потом ваша жена продала дом и уехала из села. Куда –  не знаю.
– Как это уехала? А я?
Женщина пожала плечами. Глядя на Сашку, постояла молча. Затем отошла от дверного проема:
 – Заходите. В доме и поговорим.
Сашка, подхватив рюкзак и ружье, шагнул в избу.
 
3
Если снаружи Сазон дом свой, даже с переделками, но узнал –  внутри он не узнал ничего. Дом был полностью перестроен. И за девять часов Сашкиного отсутствия такое сделать  невозможно. Видно было, дом давно обжит другими людьми…
Новая хозяйка дома оглядывала Сашку, Сашка оглядывал дом. Ни-че-го в доме не напоминало о бывших хозяевах. А уж когда Сазон наткнулся взглядом на большой цветной календарь, висевший в простенке, ноги перестали его держать. Он не присел, он просто рухнул на стул, уронив и рюкзак, и ружье. Обернувшись к хозяйке, он, ничего не говоря, тупо тыкал рукой в сторону календаря, в год, указанный на нем. Правда-а? Хозяйка, тоже молча, кивала в ответ. Правда…
Тикали ходики на стене, заплутавшись между занавеской и оконным стеклом, монотонно и надоедливо жужжала муха…

– Александр, чай будете?
– А?
– Я говорю – чай будете?
– Да-да, спасибо…  – Сашка оторвал глаза от пола:  – Как же это? А? Где я был столько времени? Как это все возможно?.. – Потом, внимательно посмотрев на хозяйку, спросил: – Вы здешняя? Что-то мне ваше лицо вроде как знакомо?..
– Прохорова я. Таня Прохорова. Мы жили…
Сашка хозяйку прервал:
– Я помню, где жили Прохоровы – возле пекарни. И Татьяну помню – она в нашей школе учительствует. Ей лет двадцать пять. У них с Иваном Бекетовым свадьба осенью будет…
– Да, это я,  Татьяна Сергеевна Бекетова. Учительница младших классов. А девичьей фамилией назвалась, чтобы вам проще вспомнить было. Свадьба у нас той осенью и была. Иван тоже не раз в тайгу с мужиками ходил – вас искал…
– Это хорошо, что я вас помню. Может, и все остальное вспомню. Ну, не может же быть так – раз, и не помнит человек ничего! Не может так быть!
– Может, Саша, может…
– Как это – может?! Ну, и где, по-вашему, я был?!
– Вас – нет. Вас нет на этом свете…
– Как это?..
– Через два года, как вы пропали, мальчишки в кедрач ходили, и у дальней осыпи старое костровище нашли, рядом мятый термос, а чуть дальше, под кедровым стлаником, кирзовый сапог, точно такой, как сейчас на вас. С останками ноги. Ваша жена опознала останки по портянке из байковой детской пеленки…
– Да-да, ребятишки подросли, пеленок много осталось – вот я их на портянки и приспособил. Люблю кирзу – нога дышит… Да  и костровище помню. Но оно – не мое. Я сегодня костер не разводил. Чай из термоса пил. На брусничных листьях настоянный…
Сашка замолчал, потом криво усмехнулся:
– Значит, похоронили. Ногу и термос. Спи спокойно, наш друг и отец…
– Ну, зачем вы так…
– А как?! Как еще?! Нашли, опознали, похоронили, дом продали и умотали куда подальше. А я? А мне что теперь делать?! Ведь вот он я – живой, только без памяти?! Мне куда податься?! У всех – все хорошо, все при месте и деле, а я? Мне что теперь – опять пропасть?! Четырнадцать лет коту под хвост! Детям моим по двадцать лет! А мне самому двадцать девять! Это как?! Как с этим жить?! А может та нога – не моя?! А вы уж меня и отпели. И могила, значит, есть? И показать ее можете? Если уж все меня помянули – я тоже желаю помянуть. Так покажете?
– Ой, не знаю. За столько-то лет кладбище так разрослось… Муравейник.
– Как вы сказали?! Муравейник? – у Сашки словно что-то щелкнуло в мозгу. Он все понял. Он ошибся! Ошибся изначально!
Разворошенный до основания муравейник. Медведь, поднимающийся из распадка в гору. Это был не тот медведь! Не тот, что разорил муравейник! Любитель муравьиных яиц  все время был у Сашки за спиной, рядом. Говорят же – в тайге подлее зверя, чем медведь, нет! И сыт ведь был, и не подранок, а на человека позарился. Дождался, пока Сашку чайком разморит и заломал. А потом затащил в стланик, подождал пару дней, пока Сашка протухнет, а по жаре это дело быстрое, и сожрал. Тварь! И не подавился же!
Сашку трясло, как днем при землетрясении. Землетрясение?!
– Таня, землетрясение было сегодня?
– Было. Посуда звенела, и люстра ходуном ходила. Года два уж не было, видать, сегодня за передышку отыгралось. Что-то уж больно сильное. А что?
– И у меня там, в горах, тоже сегодня трясло. Может, тряска эта как-то с моим появлением связана? Ну, там – сдвиг во времени, разлом какой? Ну, короче,  я не физик, только чую, что-то  нарушило течение времени. У меня –  там, у вас – здесь.  Вроде и там реальность, и тут реальность, а я сразу в обеих?! Неправильно это. Если уж нет меня на этом свете – то уходить мне надо. Не должно пришедшим черт-те откуда ломать жизнь  живущих здесь без меня.
– Что ж вы сразу – уходить-то! Кто сказал, что ваше возвращение временно?! Может это не вас, а нас по временной шкале сдвинуло?! Что плохого для вас в том, что что-то во времени нарушено! Может, и нет какой-то другой реальности?! И хорошо, что вас, как вы говорите, оттуда выплеснуло. Не на два же века вперед или назад. Разлом только чуть сместил вас по времени. Радоваться нужно – живы. Свет белый перед вами. Близких своих найдете. Зачем уходить? Куда уходить? И вообще, что вы знаете о том, как уходить?! Зачем добивать близких – только нашелся и снова оплакивать?!
– Мне двадцать девять. Жене моей двадцать шесть. Было. Теперь ей – сорок. Да еще если замужем? А что? Она у меня очень даже ладная. Что ей хоронить-то себя? Детям по двадцать. Они у нас двойняшки. А если у них уже свои дети?! Не удивлюсь – девчонки-то у меня растут ох  и шустрые. Так, что  я – двадцатидевятилетний дедушка?! Или время мне враз года приплюсует и мне сразу – бац – сорок три?! А прожить мне их – эти четырнадцать лет – по статусу не положено? Что упало, то пропало?!
– Саша, у вас очень много вопросов, на которые никто  не ответит. Нужно просто – жить. Просто начать жить.
– Кем жить?! Откуда начинать? Кто во все это поверит?! Нет уж – у вас своя жизнь, у меня своя. Пусть она и закончилась четырнадцать лет назад…
Сначала едва слышимый, тихий, но постепенно все усиливающийся гул наполнил собою дом. Зазвенела  посуда, стала раскачиваться люстра.
– Видать, за мной. Или как? – Сашка взглянул на Бекетову. – А вы говорите – начинай жить…

4
Гуран насторожился. Высоко вытянув шею, уткнув рожки в небо, он что-то пристально рассматривал за спиной у Сазона. Козочки, сбившись в стадо, сгрудились на каменном выступе скалы и обеспокоенно выглядывали из-за вожака. Какое-то движение промелькнуло, отразилось, словно в зеркале, на блестящем боку термоса.
Сашка, мгновенно перекатившись через плечо, схватил прислоненное к стволу кедра ружье. Слава богу, он еще у муравейника перезарядил его с дроби на жакан. Самодельный и против крупного зверя безотказный. Успел взвести курок и выстрелить практически в упор в огромную, нависшую над ним тушу. Сашке даже показалось, что он слышит, как жакан ломает ребра и сминает грудную клетку зверя. Утробный рев коротко прокатился над тайгой. Неподъемный вес придавил Сазона к земле. Минуту-две, а может и больше, Сашка потратил на то, чтобы выбраться из-под туши медведя. И даже не с весом зверя  бороться сил не хватало – Сазон задыхался, задыхался от зловония, исходящего из пасти убитого зверя. Перепачканный кровью и слизью, стоя на коленях, Сашка широко открытым ртом глотал и глотал, словно пил, терпкий таежный воздух. А потом  в его запаленном мозгу стала биться одна-единственная мысль: «Я вернулся. Я – вернулся!!!»
Что означает эта мысль, и откуда он вернулся, Сашка не знал, да если честно, то и знать не хотел. Он был жив. И вроде даже не ранен. И мозг кричал: «Я вернулся!!!»

 Андрей РАСТВОРЦЕВ